Между

Перед троном Рианнон Эссилт склонилась:

– Матушка моего мужа, я счастлива приветствовать тебя.

– Добро пожаловать в мой замок, дочь моя.

Рианнон сошла с трона и обняла Эссилт. Однако приветствие Белой Королевы было холодным: спокойная гордость невестки была ей отнюдь не по нраву.

Зимний мех

Кромка леса Ночных Елей: Седой

Порождение страха, сам я бояться не умею. Из человеческих чувств мне доступны лишь два: радость и гордость, неразделимые.

Когда мы мчимся по первозданным снегам, когда я прокладываю путь, а в вихрях белого праха летит моя Стая, – радость-и-гордость переполняет меня. Когда мы справляемся с такой тварью, что всей силы Стаи едва достает, чтобы одолеть это, – радость-и-гордость объединяют всех нас. Когда в недолгие дни отдыха между одной и другой охотой я прихожу к ней

, а она ждет, ждет меня одного, хотя придти к ней почтут за честь едва не все воители Аннуина, – это тоже час и радости, и гордости.

Когда я нахожу у входа в нашу пещеру еще одного белого волчонка, рожденного ею мне, – это миг радости. Я ничего не делаю, чтобы вырастить их, – мои сыновья всего должны достичь сами, а иначе они будут беспомощны перед ужасами ан-дубно. Когда очередной волчонок встает на две ноги, он находит себе наставника среди Стаи и к новой охоте превращается в серьезного молодого воина, – в тот день я закусываю губу, чтобы скрыть гордость…

Нечего баловать мальчишек похвалами.

– Так это его сыновья?! – изумился Друст.

– Ну да, – пожал плечами Гваллгоэг. – А что в этом странного?

– Погоди. Все белые волки в Стае? Все до одного?!

– Да, да, – охотник досадливо поморщился: дескать, как можно не понимать таких простых вещей.

Друст не стал задавать лишних вопросов, пытаясь хоть как-то свести воедино то, что он видел, и то, что он услышал. Получалось плохо. Не лучше, чем пятилетнему малышу удается натянуть тетиву на боевой лук отца.

У Седого есть дети. В самом этом факте не было бы ничего необычного, если бы ни одно: менее всего Вожак походил на мужа и отца. Он был Волком-одиночкой, одиночкой до мозга костей. Да, он собрал вокруг себя Стаю, но между ним и всеми была словно ледяная стена. Они были братством, но он в это братство не входил. Он направлял их – и только. Они были стрелами в его колчане.

И белые волки – тоже. Он ничем не выделял их. Ни похвалой любящего отца, ни чрезмерной суровостью строгого родителя. Полное безразличие к собственным детям? Безразличие не напускное, а подлинное? Быть не может…

Не может, но, похоже, было.

И еще – «она». Мать всех его сыновей. Жена?!

Нет. Кто угодно, только не жена. Женатые мужчины (не «женатые люди», а именно «женатые мужчины», Друст немного видел женатых сидхи, но всё же знал таких) держат себя иначе. Они всегда живут с оглядкой за спину. С оглядкой на дом, на жену, на семью.

Седой – нет.

Но кто та «она», имени которой не упоминают в Стае, произнося лишь это коротенькое словечко – с величайшим почтением, будто речь идет о великой владычице? Кто та не-жена, которая много веков рождает Седому сыновей? – если судить по возрасту самого старшего из белых волков, их браку не меньше тысячи лет. Кажется, даже больше…

Впрочем, это не брак. Седой равнодушен к ней.

Друст попытался представить себе эту женщину. Сидхи? Или кто? Кем надо быть, чтобы из века в век хранить верность бесстрастному Охотнику, приходящему к ней лишь затем, чтобы в Стае появился еще один белый волчонок?

Или всё не так?

От мыслей о не-жене Седого Друст невольно переметнулся к воспоминаниям о своей любимой, о былом счастье и о той Эссилт, какой он оставил ее в лесу, – забывшей о любви и лишь покорно терпящей его ласки. Уйдя в свои мысли, Друст не сразу услышал, что к нему обращается Охтар.

– Что?

Круитни повторил:

– Я говорю, что ты не понимаешь Седого. Ты судишь его по человеческим законам, ты пытаешься мерить его чувства к сыновьям человеческой меркой. А здесь не семья, здесь – Стая. Если белый волчонок не может выжить сам, пусть лучше погибнет малышом. Беды от гибели мальчишки – меньше.

– Но это же его сыновья! – вскинулся Друст.

– Ну и что? – пожал плечами мертвый круитни. – Сколько раз повторять тебе: здесь нет места человеческой любви и жалости.

– Это жестоко!

– Разумеется, – Охтар присел на корточки у огня. – Разве у вас на юге не рассказывают страшные легенды про охотников Аннуина? Про то, что они лишены сердец, и всё такое? Я, пока был жив, этого наслушался…

Друст не успел ответить – он почувствовал на себе пристальный взгляд. Воин резко обернулся – и замер.

Седой.

Вожак стоял у входа в пещеру, небрежно облокотясь о камни. Явно давно. Не было сомнений, что он слышал весь их разговор. У Друста возникла невольная уверенность, что Серебряный отчетливо прочел и его мысли. Нет оснований для таких подозрений, но всё же…

Губы Вожака были растянуты в тонкую линию… это он так улыбается?

– Страшно? – осведомился Седой.

Друст подошел к нему:

– Если ты сочтешь меня слабым, ты убьешь меня?

Вожак медленно и одобрительно кивнул: