Между ангелом и бесом

— А кто хлеб в форме задницы испек?

— Альбертушка наш,— съехидничал Гуча.— Вот наденет Марте хомут на шею и будет такие хлебы печь!

Лучше бы он откусил себе язык, так как дальше события совсем вышли из-под контроля. В руках у Полухайкина появился хомут, напротив — принцес­са Марта. Влюбленный жених, совершенно не желая того, надел конскую упряжь ей на шею.

— Ох,— только и смог сказать несчастный наслед­ник престола.

— Фу! — возмутилась Марта, сняла с себя лоша­диное безобразие и, точно угадав виновника инци­дента, водрузила его на черта. Презрительно оглядев собутыльников, она еще раз фыркнула и, придер­живая руками коричневые юбки, гордо зашагала прочь от избушки.

— Не, ну ты, ты! Ты, в натуре, ты чайником думай!— заорал будущий король Полухайкин. — У тебя че, чердак горит? Че ты базаришь? Че, хочешь, чтобы утки крякнули? Амиго, я думал, ты кореш, а ты, словно последний бык, подставил меня! Да я    готов с тобой был последней травкой поделиться, на любой яме грудью за тебя встать, а ты?

Он в сердцах сплюнул и побежал догонять невесту. Про болтающегося в воздухе трактирщика он совсем забыл. Тот несколько раз стукнулся о трубу, но потом все же полетел вслед за Альбертом.

Аминат рассмеялся, глядя вслед удаляющейся парочке, и помог Гуче снять злосчастный хомут.

— Тебе не кажется, что где-то горит? — спросил он, поддерживая черта,— Паленым несет.

— Чердак   горит.— Гуча   принюхался.— Тушить надо!

Волшебник щелкнул пальцами, и над крышей по­явилась полновесная грозовая тучка. Дождик намо­чил крышу.

— Не туда поливаешь, ты голову туши — уже ка­пюшон тлеет?

Отшельник передвинул тучку и подставил голову под дождь.

— Как я понял, чердак — это голова? — спросил он.

— Правильно. Сейчас еще должны крякнуть утки.— И точно, полянку усыпали свежеподстреленные утки.

Отшельник взял одну, что-то пробормотал, и по поляне поплыл аромат жареного мяса. Птица по­крылась хрустящей золотистой корочкой.

— Крякнули, говоришь,— пробубнил старик, пережевывая утятину.— Надо будет запомнить. О, а это что?

Аминат нагнулся, поднял с земли чистенький беленький череп и, задумавшись, уставился в пустые глазницы.

— Я его где-то видел.— Он снова задумался.— Нет, не вспомню, но больно уж у этого жмурика знакомая физиономия!

Полянка тем временем заросла коноплей, в центре появился разбойничий лагерь с тощим атаманом. Разбойник сидел на худой лошаденке, которая по­чему-то была привязана к гнилой коновязи. Потом на фоне нищего притона появился мускулистый па­рень с глупой мордой бычка-опойка и грустно за­мычал.

— Чайник, травка, яма, бык,— прокомментировал эти чудеса черт.— Чайник — это череп, яма — во­ровской притон, тот парнишка с глупым лицом — бык, а травка, она и в Африке — травка.

— Шалит кто-то, ох шалит! — Аминат щелкнул пальцами — и все исчезло.

— Ты знаешь, что случилось? — вскинулся Гуча.

— Все проще пареной репы,— сказал отшельник и тупо уставился на неаппетитный овощ, появив­шийся у него в руках.— Кто-то забрался в мою башню и по глупости открыл заслонку. Хочешь репку? Па­реную?

— Да на кой мне твоя репа! Она мне и сырая не нравится, а пареную тем более есть не буду, даже если сама в рот полезет! — Репа выскочила из рук Амината и оказалась у Гучи во рту.

— Вот гадость-то, тьфу! Все забываю, что за словами следить надо. О какой заслонке ты говорил?  Меж параллельными, что ли?                           

— Ты лучше спроси, о каком недоумке я говорю!

— А что спрашивать? Это сынок мой шалит, Аполлоша. Говорят, он первый озорник в Иномирье. — Черт покраснел и отвел глаза.— Вот только случится если что с мальцом, то не снести мне головы! Непобедимая мне ее отрубит!

— Да, Брунгильда — женщина серьезная, только вот даже такой умный ребенок, как ее сын, с заслонкой не справится. Ее еще мой дед ставил. На века закрывал, чтобы прохода не было. Только ма­ленькую щелочку оставил, с игольное ушко,— для волшебства.

— Да что за проход? — снова повторил вопрос Гуча.— Меж параллельными мирами?

— Параллельные, перпендикулярные, наклон­ные — какая разница! Не в том суть.— Аминат по­смотрел на белые облака и улыбнулся.— Вот видишь облака?

— Вижу.

— Красиво?

— Красиво!

— А если в эти красивые облака на Гризеллиной метле залететь? Как оно будет?

— Сыро,— ответил черт, не понимая, к чему кло­нит отшельник.

— Правильно, будет сыро,— Аминат немного помолчал, глядя на небо.— А теперь представь, что весь мир от самой земли покрыт такими вот красивыми облаками. Жить в облаках, дышать в облаках, любить в облаках…

— Жутко. — Гуча поежился, живо представив такое существование.

— Так вот, тот мир — как облако.

— Что, так же сыро?

— Нет. — Отшельник снова посмотрел на небо, полюбовался пушистыми белыми облаками и вздохнул: — Так же нехорошо. Жить, конечно, можно, но…

— Но жить в облаках, дышать в облаках, любить в облаках… — бормотал Гуча.

На полянку опустились тучки, окружили избушку, сидящих на крыльце мужчин и бутылку с настойкой меж ними. Одежда на собеседниках сразу пропиталась сыростью, борода Амината намокла и потяже­лела  а черт, хватив полную грудь густого, словно кисель, тумана, поперхнулся и закашлялся.

— Что это?