Между ночью и днем

Неожиданно, пару раз затянувшись дымом, я погрузился в легкий, какой-то светло-блаженный сон. Там встретил Наденьку Крайнову и еще каких-то прежних женщин, и естественно, Катя тоже была со мной. Женщин было много, а я один, но это никого не стесняло. Все были довольны, веселы, обходительны и наперебой предлагали друг другу разные милости, вплоть до самых интимных. Дружным гомонящим звенящим роем мы выбежали на просторный цветущий луг и затеяли половецкие пляски. Во сне я понимал, что это сон, но хотел, чтобы он продолжался вечно. Однако пришлось просыпаться, потому что одна из хохочущих озорниц слишком цепко ухватила за детородный орган.

Это была Валерия. Она сидела на кровати и смотрела на меня томным укоризненным взглядом.

— Чудны дела твои, Господи! Неужто ты?

— Я, любимый, — грустно ответила девушка. — А ты надеялся, Четвертушка меня до смерти затрахает?

— Он тоже здесь?

— Нет, любимый. Замочили Четвертушку. Быстро отмучился стервец. Легкой смертью помер. Шелковым шнурочком задавили, как порядочного. Теперь на небесах рыбку ловит в мутной водице. Да что нам с тобой его жалеть, верно, любимый? Он ведь не только меня, он твою девушку снасильничал вместе со своими гориллами.

— Можно закурить?

— Конечно, конечно, кури, — протянула сигарету и щелкнула зажигалкой. — Тебя тоже скоро замочат, если я не спасу.

— Меня-то за что?

— Ну как же, любимый, ты сколько набедокурил. Красну девицу в полон взял, папочке лютой смертью грозил. Это кто же тебе простит? Вон как высоко замахнулся, падать больно будет. Ну, да не беда. Коли сумеешь угодить, у папочки тебя отмолю хоть на недельку. Пока не надоешь мне, пупсик.

Только тут я обратил внимание, что одета девица не намного богаче, чем я: бежевые шортики и тугая сатиновая маечка на голое тело: груди надули тонкую ткань двумя тучными шарами. В нашей задушевной, нежданной беседе был какой-то изъян, и заключался он в том, что в сумрачном сиянии ее глаз, под воздействием дурных слов, нежно выпархивающих из пухлых губок, я испытывал не страх, не возмущение, как должно бы быть, а некое тягучее томление, подозрительно напоминающее любовную оторопь. Виной тому, полагаю, была полная абсурдность ситуации, мало чем отличающаяся от недавнего сна.

— Где же твой папочка? — спросил я, просто чтобы нарушить затянувшуюся опасную паузу.

Дальше все происходило, как случается в мечтах прыщавого подростка. Действительно, не тратя времени даром, умелая девица как-то ловко подкатилась бочком, разгуляла, растревожила мою податливую плоть, задумчиво улыбаясь, оседлала верхом и поскакала в трудный одиночный забег, деловито постанывая и, точно в падучей, закатывая глаза. Наблюдать за ее беспамятным путешествием, за ее мощным погружением в оргазм было приятно и поучительно, но так же быстро она и насытилась, как завелась. Натянула шортики, поправила сбившиеся на щеки пряди и спокойно уселась на стул.

— Вот и познакомились немножко, — произнесла удовлетворенно. — Тебе понравилось, дорогой?

— Да я же не успел ничего.

— Извини, это я виновата. Ужас как возбуждаюсь, когда с полутрупиком. Четвертушка, гадина, подо мной и околел.

— Некромания, — авторитетно определил я. — По нынешним временам не считается извращением, а так — направление умов. Но почему ты думаешь, что я полутрупик?

— Папочку не знаешь. Он хороший, добрый человек, но не любит, когда нагличают. Старичку твоему тоже облом. У-у, какой он гордец. Обязательно его выпрошу у папочки денька на два. Все-таки я из-за вас сильно пострадала. Чуть не простудилась в этом грязном сарае-Чаю хочешь, любимый?

Она хлопнула в ладоши, прибежал Витя Кирюшин, мой однополчанин по Афгану, где я не бывал, хмурый и по-прежнему заспанный. Опять в тельняшке. На Валерию он не смотрел и на меня не смотрел, как-то странно таращился в дальний угол.

— Витюня, чайку, ликеру, закусок! Живо!

Через пять минут бычара все заказанное доставил на большом фаянсовом подносе. Пока устанавливал чашки на тумбочке, Валерия ущипнула его за бок.

— Во! — сказала восхищенно. — Кругом мышцы, как у буйвола.

Витюня ненароком взглянул на меня, и я понял, что ему не совсем по душе нынешняя служба.

За чаем, за куревом Валерия, разомлев, и вовсе разоткровенничалась. Сказала, что напрасно я принимаю ее за какое-то чудовище, за какую-то сексуальную маньячку.