Между жизнью и честью. Книга II и III

Были потери и среди наших танкистов. Тяжело ранен был командир взвода, я тоже был ранен. Когда раненых отправляли в медсанбат, Федя не поехал, сказал: „Это не ранение. Бывало намного сильнее. Контузия тоже бывала тяжелее. Отлежусь на передышке денька два-три, и всё пройдёт. А то кто же фрицев душить будет, если заляжем в медсанбате?“. У меня была потеря крови, поэтому увезли всё же, а некоторые отказались ехать, как и Фёдор. Что говорить, торопились мы фрицев добить.

Меня быстро подняла на ноги молоденькая девочка — медсестра, поделившись своей кровью. Рана тоже быстро затягивалась.

На третий день к нам приехал офицер из штаба и стал уточнять, кто первым ворвался в деревню, кто разгромил штаб… Стал излагать свою версию, дескать, её уже обсуждали с танкистами. Имя Фёдора ни разу не прозвучало из его уст. А я…»

Крёстный повернул голову в сторону и заскрипел зубами. Мне никогда не приходилось слышать скрип его зубов. Отец мой часто это делал.

А потом Крёстный заплакал, сначала всхлипывал, приговаривая: «Понимаешь, дочка, а я промолчал. Получается, я струсил, я предал Федю… За что?.. За орден, который стыдно носить и который я не надевал?..»

Александр Степанович разрыдался. Я не удержалась, подошла к нему и обняла за плечи, забыв наказ мамы. Я стояла и молча гладила по голове взрослого человека, как ребёнка. А потом испугалась, когда Крёстный стал тяжело дышать. По его просьбе я подала таблетку и воду. Он выпил и, немного погодя, пришёл в прежнее состояние.

«Понимаешь, дочка, этот поскудник, крыса штабная», — снова было начал Крёстный… Но я остановила его: «Крёстный, давайте не будем говорить об этом. Вас папка очень уважал. За наградами он не гнался. Бог им судья этим штабным крысам».

«Вот чего я тебя больше всех люблю, — выдохнул Александр Степанович, — так это потому, что ты очень на отца своего похожа, такая же умная и добрая. Потому я не с братьями твоими — моими крестниками — решил поговорить, а именно с тобой, дочка. Тяжело тебе будет в жизни этой, как отцу твоему, но ты держись. Держись, дочка, и не повторяй ошибок отца своего. Не умел Федька держать язык за зубами. Не молчал, когда понимал, что приказы отдаются глупые, которые только приведут к гибели. Говорил прямо, когда не тот был выбран маршрут. А кому это понравится? Да и приказы, пусть неправильные, шли свыше, их и выполняли наши командиры. Таков закон в армии. Даже если ведёт к угроблению нас. Вот к чему были сказаны мои слова: „Был бы герой, если бы не была голова с дырой“. Ему многое прощалось, потому что он был смелый, грамотный. Но, как было сказано однажды: „Такие никогда не становятся героями, какие подвиги не совершали бы“.

Я слушала Крёстного и вдруг почувствовала гнетущую усталость. Мне так захотелось прервать этот разговор, уйти, но боязнь обидеть Крёстного останавливала меня. И всё же я решилась: посмотрев на часы, бодро спросила: „Крёстный, вам не время принимать лекарства?“

„Не волнуйся, дочка, скоро моя Проня придёт с работы, всё сделает“, — ответил Александр Степанович и тут же добавил: — И тебя погостит. Ты давненько к нам не заглядывала».

Я поблагодарила, убедила его в том, что обедать не могу остаться, потому что соскучилась по дочери, хочу с ней побыть, так как скоро на работу, а садик ещё не сдан в селе, где я работаю.

Крёстный с улыбкой напомнил мне о своих двойняшках, сказал, что им нравиться в садике, там еда лучше, игрушек больше.

«Орден Ленина, который мне обещали, так и не дали, — сказал на прощание Александр Степанович. — Дурили нас, себе высокие ордена забирали, да ещё своих приятелей обвешивали. А мы не за ордена воевали, а землю родную. Это они за свою шкуру, да за свои кресла. Обещали выплаты, опять надурили, придумали, что якобы мы отказались от выплат. Разве я против того, чтобы мои дети жили и ели по-человечески. Да сам, может, выздоровел бы на хорошем питании. Ан нет, всё себе власть хапает, готова шкуру с нас содрать».

Крёстный проводил меня со двора, пожал руку со словами «Будь хитрее, дочка» и снова заплакал.

Быстрыми шагами, не оглядываясь, я вышла на дорогу и, не сбавляя скорости, отправилась домой. Я даже пролетела мимо магазина, хотя собиралась зайти. Я почти бежала к своей малышке, понимала, что только она сможет отвлечь меня от разных мыслей.

В эту ночь я долго не могла уснуть. Обида за отца и жалость к Александру Степановичу кружили надо мной.

Маме я ничего не рассказала. Осенним днём она проводила в последний путь своего кума.

* * *

Каждый раз при посещении кладбища, я проходила мимо дома Крёстного, где ещё жила его жена Проня. Теперь там никого нет. Если бы только знали, как я жалею, что дала волю своей обиде.

Сейчас, приезжая издалека на Радуницу, я так же прохожу мимо опустевшего полуразвалившегося дома моего крёстного Александра Степановича Сычёва. Там уже никто не живёт. Я прохожу, опустив голову, в глубоком, безотрадном раздумье.

Посещая кладбище, я всегда подхожу к могиле Крёстного и низко кланяюсь. Отец до конца дней своих дорожил дружбой с Александром Степановичем.