Межгосударство. Том 2

Хороши-оккупационны всякие, больших городов-поглотителей, малых-донашиваемых недоносков, уж только было бы. Эти заливные застывшим в утренней изморози утиным бульоном луга, черепа коров с впитыми в них черепами медведей, избы-некогда обитаемые пещеры превратившиеся в жерла успевших потухнуть карликовых, заборы из драконьих зубов и трофеев добытых предками у саблезубых, плетни из опутанных паутиной слухов, белёные скамейки, жёлтые от ссанья расходящиеся тропки, колодезные срубы из жертвенных столбов, перемешанные в соответствие с рецептом холодца стайки гусей, кур и уток, ленивые, невыкатившееся солнце, собаки и драные, глотки сварливых жён, коты. По одному из таких предшествующих-надоедающих городу, мужчина-коломенская верста (детина), из последних таща длинную и трудноохватную, ствол спаянного с четырьмя собратьями ж/д рельса. Силы много, больше не дадут и под самый еврейский, поступь сотрясти некоторые, из самых неосновательных, основы, Мадагаскар дрожит, тараканы разбегаются, чувствуя родственную от человечества, эндемики состоят из таксонов, таксоны из дискретных объектов, дискретные объекты из вейвлет-преобразований, такова природа. Детина-атлант исходил потом, русые взмокли, превратились в бурые сосульки-убийцы, подбородок приник к груди будто под клеем, то и дело менял манеру перетаскивания, но далее всё большая. О, Темя на пяте, титаниду гендера какой-то в смысле непознанности залихватской как картуз оттянутый цветком наружности, старик, временно прилипший к покосившемуся ещё при Павле I, ты чего это прёшь? Темя на пяте, рад санкционированной извне, рухнул бревном о землю, с почтительностью потомственного лизоблюда, не выказывая осточертения, не садясь сверху, поворотился к старику. Да вот, волшебную палочку нашёл, теперь домой тащу. Чего, будто не расслышал, палочку? – переспросил, оглядывая чрезмерный дрын. Ага-да-ответ положительный-так точно, Темя на пяте, волшебную как пыльца на бёдрах фей. Старик хмыкнул, выйдя на дорогу, к человеческой версте столь близко, получи приказ от голоса в голове, сумел бы рукой. Глянул в лицо Темени на пяте, ища следы опиумной курильни, вознамерился попрать ногой, бдительно остановлен. Ты мне этого не смей, нахмурился, твои мысли слишком низки для подобного ритуала. А что же ей станется? – отброшенный на другой конец улицы старик, устремляясь вперёд, жертвенный бык от ножей идиотов. Плесень с твоих лаптей перекинется и всё волшебство выйдет от непочтительности. Мозги у тебя все вышли, вот чего, ещё более приблизившись, дед-всемирный склочник. Стукач ты, золотарь Третьего отделения и мечтательный пьяница. Нашёл какую-то бандуру в лесу, а теперь твердит, что она волшебная. Темя на пяте восхотел покарать обидчика более основательно, но за неимением башни и заклинательного покоя, только плюнул в сторону разреженным ядом, однако не. Поскорее, струсивший дуэлянт не вышедший к барьеру, взвалил, сгибаясь под ношей всеведущего мага, далее, в сторону то приближающего, то отдаляющегося города. На все последующие вопросы, коротко: «тетраграмматон вам под дышло» и ещё сильнее по̀том. Трудная дорога, непочтительность, все факты: Генрих Корнелиус под именем Агриппа Неттесгеймский спустя рукава к демонологии, сделался Фаустом под пером Иоганна, Мерлин творил и проклинал во все стороны – в роман Марка Твена, Джон Ди, основы «Енохианской магии» – разворовали библиотеку, Фридрих Месмер со своим внушением колебаний вообще в какие сочинения только не, во всю длину своих флюидов.