Мятежный дом

Сначала Дик ничего не понял. Какая-то масса текла и бурлила, издавая странный скрежет и рассыпая дроби щелчков. Но кто-то из стоявших рядом матросов воскликнул:

— Ох ты! — и картинка в глазах Дика вдруг разъяснилась. Текучая масса была целой армией крабов, марширующих по прибрежному шельфу. Цепляясь друг за друга коленчатыми лапами, толкаясь панцирями и время от времени вступая в драки, они шли… нет, пёрли по дну, по скалам, по телам запнувшихся…

— Где? — спросил Торвальд.

— Сорок километров к югу. Мы успеем приготовить снасть и даже немножко перекусить перед ловом.

— Они раньше не забираль так далеко к северу, — сказал подошедший незаметно Лапидот.

— Они всё сожрали, что было на юге, — поморщился Холмберг. — Будь проклят Шиман и ему подобные — их численность сейчас никто не регулирует.

— Может быть ещё одна причина, — Бадрис глянул на время. — Скоро узнаем.

— Мы их здесь не остановим, — сказал Нордстрем.

— Нет, конечно. Мы передадим сигнал на все навеги, какие только ходят между Биакко и Гэнбу.

Холмберг опять пробормотал что-то по-аллемански.

— Митэ-э! Митэ-э! — закричал вдруг кто-то из гемов, ладивших удочки на корме.

Все повернули головы сначала к нему, а потом — туда, куда он показывал.

— Да-а, — только и сказал Холмберг, явно выразив тем самым общие эмоции. А потом быстрее всех рванул наверх, в свою рубку связи.

От края и до края неба во весь горизонт, как в видении Иоанна Оксонского, вставала огромная волна. Дик прежде не видел такой. Она поднималась настолько равномерно, что даже не сразу была заметна — и если бы не косой луч, брошенный заходящим солнцем сквозь толщу воды, её можно было бы вообще не разглядеть.

— Всем сохранять спокойствие! — прозвучал из динамика голос Холмберга. — Пристегнуться к леерам! У кого нет страховочных поясов — бегом под палубу! Задраить все люки! И повторяйте за мной: Отче наш… сущий на небесах…

Он ещё не успел закончить молитву, как на «Фаэтон» обрушился ветер, который волна гнала перед собой. А потом палуба накренилась и навега словно бы пошла вверх. Мимо пристегнутых к трапу Дика и Бадриса пронеслась незакрепленная бочка — и, никого не задев, канула в воду. Кто-то из гемов, пристегнувшихся у борта, закричал — он не удержался на ногах и теперь висел на страховке над сорокапятиградусным склоном палубы. Ветер исчез, навега выровнялась, небо наполнилось тишиной — а потом палуба с тем же креном пошла вниз, навстречу новой волне. От скольжения вниз снова родился ветар. Так странно было видеть эти волны в ясный день, так неестественно было беспомощное ожидание — опрокинут или нет? — в тишине, когда никто больше не решался и крикнуть, что Дик, стиснув пальцами трап, запел:

— По каким морям, благословенный,Челнок твой носит по водам?

К его удивлению, Черпак, чуть ли не повисший на леерах у борта, подхватил:

Что за небо полнит твой парус,Ты, ушедший искать иного моря?Тяжела ли сеть твоя от рыбы,Подгоняют ли добрые ветры,Не обманут ли ты позвавшим

На иную, на большую ловлю?

Короткое мгновение тошноты — когда в нижней точке между волнами словно сдвинулся центр тяжести — надсадные вопли стыковочных узлов на пределе возможной нагрузки, жуткое зрелище носа и кормы, готовых свернуться в трубочку, накрывая всех железом — и новый тяжеловесный, медленный взлёт…

— Челнок мой для вод таких не создан,Как щепку, его швыряют волны,То возносят до самого неба,То бьют и почти разбивают.

— Это в точку! — заорал на верхней палубе Холмберг. — Если нас сейчас не опрокинет, слова мне запишешь!

Следующий разрыв между спуском и взлётом был не таким ужасающим, как в первый раз, когда казалось, что навега переломится в хребте. Волны делались положе и расстояние между ними было больше.

Гемы пели теперь все, и ветер, рожденный волнами, нёс их высокие голоса от носа к корме.

Улов мой прекрасен, прекрасен:То раковину подарит море,То тину морскую и пену,То и вправду — серебро живое,Живое серебро, тяжесть рыбью,Прорывающую слабые сети.

— Краб! — закричал Лапидот, — Давай нам снежный краб, море! Давай много!