Мятежный дом

— А плачешь ли ты, благословенный —По ночам хотя бы, украдкой, —Разрывается ли надвое сердцеОб оставленном береге зеленом?— Да, я плачу о береге зеленомИ о всех берегах на свете,И о том, что нельзя человеку

И в море уйти, и оставаться.И оставшийся плачет, и ушедший,И ветер их слез не осушит.

На пятой волне было уже совсем не страшно, а только весело. Все понимали, что навега уже не рискует перевернуться. Все, кто знал слова — пели, кто слов не знал — били ботинками в палубу, отстукивая ритм.

— Одинок и бел, благословенный,Ты как птица морская на камне.Скажи, пожалеть тебе случалось,Что однажды послушался зова?

— Никогда, ни единого мига,Ни в бурю, ни в месяцы безрыбья!Всякий берег однажды преходит,Только море пребывает вечно.

Пресловутая седьмая волна оказалась ласковой по-сестрински. Бадрис отстегнулся и взбежал по трапу на верхнюю палубу. Дик, ослабев от страха и восторга, просто сел на ступени.

— Никому не отстегиваться, пока волна не пройдёт! — крикнул сверху Торвальд.

— Уох-хоу! — Холмберг отчего-то засмеялся. — Я поймал сигнал бедствия, господа! Знаете, что случилось?

— Шиман второпях перегрузил носовую секцию, — полным отвращения голосом сказал Торвальд. — И его перевернуло. Не понимаю, чему тут радоваться.

— Его не перевернуло, — давясь смехом, сказал Холмберг. — Ему хватило ума отстыковать носовую секцию. И кормовую заодно. Она впилилась ему в борт и вдребезги разнесла винты. Теперь именно он болтается посреди океана как говно в проруби. Без руля, без ветрил и без добычи.

— А на нас прёт волна крабов, бегущих от подводного извержения, — Торвальд вздохнул. — Блеск.

— Если бы цунами Шимана перевернуль, — сказал Лапидот, — я бы испыталь совсем нехристианский радость. Но если его не перевернуль, мы идём оказывать помощь, йо?

— Придётся, — Торвальд, видимо, так и не переменил кислое выражение лица. — Крабы идут фронтом и держатся ближе к берегу, так?

Бадрис кивнул.

— Значит, мы их всё равно не упустим.

— Ты стал таким примерным христианином под влиянием младшего матроса Огаи? — поддел Холмберг. — Лично я вовсе не хочу потеть ради этого урода. Он в своих водах, как он нам три часа назад любезно разъяснил. Вот пусть его тут свои и спасают.

— А ради его глайдеров, Кьелл? Ради пары прекрасных глайдеров ты бы попотел? И ради нашей добычи?

— Ради пары глайдеров, если они не утопли — попотел бы. Только кто ж нам их отдаст.

— Отдадут, — усмехнулся Торвальд. — Вот увидишь. Господин Лапидот, выжмите из машины всё, что можно. Курс — семнадцать на юго-восток.

* * *

Как ни странно, но операция спасения на водах господина Шимана, его команды и груза почти стерлось из памяти Дика после чумовой недели с крабами. Теперь он понял, почему ловля кракена и аватар считалась игрой: эти создания были совершенно беспомощны, оказавшись на суше. Кракен, конечно, беспорядочно дергал щупальцами, и мог кого-то нечаянно удавить — но он больше втягивал их под себя, а когда получил электрический удар в нервный центр — вообще утих.

Крабы — другое дело. Попадая на сушу, они вовсе не собирались сдаваться — и у каждого было восемь крепких лап и две клешни размером с ножницы для резки стали. Они стремились расползтись из ловушки во все стороны, цапая и царапая всё, что им при этом подворачивалось. И нужно было при этом изловчиться и пырнуть краба стрекалом между глаз. На палубе стояли лужи, очень скоро промокли все — и время от времени после треска разряда слышались вопли и ругань: кто-то получал эхо разряда через палубу и мокрую одежду. При этом снасть вилась под ногами, и страшно было даже подумать, каково запутаться в ней и не распутаться к тому моменту, когда ловушку снова швырнут вниз.

Дик принимал в этом участие сравнительно нечасто и недолго — только когда звучала команда «все руки на палубу!», а он при этом был относительно свободен — то есть, в цеху не стоял ни один бот. Но и он к кануну Рождества пришел в таком состоянии, что, получив на завтрак отваренную клешню, несколько секунд вспоминал, где у неё глаза и как её половчее пырнуть… Спать ему по-прежнему хотелось больше, чем есть, и проснулся он только потому, что в туалет хотелось сильней, чем спать. Ну а раз уж он проснулся к завтраку — глупо было не пойти.

— Не задерживай, — его слегка толкнули в спину сзади, и он сообразил, что стоит не над ловушкой, откуда вот-вот попрут живые крабы, а над каном, де плавают вареные крабьи ноги. Он зачерпнул себе собасты из соседнего кана и отошел, оглядываясь в поисках места.

— Котира, котира! — позвал его Гамба. — Сюда, сюда!