Мятежный дом

Дик промолчал, потому что Габо попал в точку: слова Ройе обладали удивительной силой разрушать все хорошее, что он знал о себе. Все оказалось ложью: он был не лучше любого вавилонянина, он думал, что отдает себя другим — но в глубине души думал при этом только о себе. И где-то в той же глубине он знал это, он всегда это знал — потому-то и давались так трудно разговоры с гемами, потому-то он и не чувствовал себя вправе проповедовать: он делал это не для них, а для себя.

— Да, — продолжал Габо, — ты вел себя эгоистично и глупо. И что из этого? Я добавлю к словам Детонатора еще одну банальность, которую ты знаешь не хуже меня: тебе шестнадцать. В этом возрасте естественно быть себялюбцем и дураком.

— Когда мне было шестнадцать, я мог думать только о двух вещах, — Грегор сделал паузу, которая ему, наверное, казалась интригующей: — О сиськах.

— Чем больше ты пьешь, тем сильнее хромают твои шутки, — Хельга подняла стакан: — Скооль!

— Вы говорите так, словно думать только о себе — это хорошо, — сказал Дик, продышавшись после выпивки. — Говорите как… вавилонянин.

— Я не говорил, что это хорошо и не говорил слова «только». Замечаешь, сколько натяжек тебе нужно, чтобы отстаивать свою позицию?

— Давайте. Я уже знаю, что я лжец.

— Нет. Тебе просто шестнадцать, как и сказал Габо, — глаза Хельги в полумраке каюты казались до зловещести бледными. — Ты не просто эгоистичен — ты собой просто одержим. Как любой подросток.

— Ты до сих пор собой одержима, — хмыкнул Грегор.

— Пошел ты! — Хельга ткнула его локтем в бок.

— Но вся штука в том, чтоб не быть таким же, как остальные подростки, верно? — Габо прищурился.

— А что если я скажу «да»? — оскалился Дик. — Это тоже будет естественно, нэ?

— Абсолютно. Безумного вида прически, танцы, музыка, игры, спорт, татуировки — только назови… Ты, надо сказать, отличился: немногие выбирают святость. Но в целом… стремиться к необыкновенности достаточно обыкновенно.

Дик почувствовал, как внутри опять набирает разгон гнев. Он знал, что уже пьян, и выпивка тормозила этот разгон, но… но ставить его на одну доску с придурками, которые делали себе дырки в носах и красили волосы светящейся краской? Да за кого Габо его принимает?!

— Вы смеетесь надо мной, — проговорил он.

Габо подался вперед.

— Поверь, твоя способность пластать людей как селедку охладила бы меня даже если бы я и в самом деле хотел над тобой посмеяться. Но я хочу, чтобы ты отметил: кто-то говорит, что ты хочешь того же, что и все подростки — и тебя это бесит.

— Значит, это гордыня, — Дик заставил себя выдохнуть и стер пот со лба. — Это грех, ладно, спасибо, что помогли его раскрыть. Я его придушу. Избавлюсь от него. Что еще?

Хельга влепила ему такого щелчка в лоб, что он шатнулся назад.

— Извини, не удержалась, — женщина потерла палец. — Может, ты и лучше Ройе, но ненамного. Такой же твердолобый.

— Дик, в том, чтоб быть как все, нет ничего плохого. И в том, чтобы хотеть не быть как все, нет ничего плохого. И в том, чтобы думать о себе, нет ничего плохого — плохо лишь пренебрегать другими, в чем ты, слава Богу, не замечен. Но плохо и пренебрегать собой. Плохо отвергать себя, разве что обстоятельства отчаянно требуют самоотверженности. Понимаешь, о чем я? Тот, кто не обращает внимания на свои нужды, перестает понимать нужды других. И тогда его самоотверженность превращается в лицемерное медленное самоубийство.

— Так… — Дик готов был закричать, лишь бы прекратить этот бесплодный разговор, — чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы ты собрал все свое мужество и признал тот факт, что ты движешься к саморазрушению и довольно далеко по этой дорожке зашел. Есть что-то, за что ты не можешь простить себя, и я знаю, за что. Ты выжил. Умом ты понимаешь, насколько глупо упрекать себя за это, но когда доходит до дела, ум уходит в отпуск. Ты чувствуешь себя виноватым перед всеми, кто погиб рядом с тобой. Ты хочешь искупить это хоть как-то, и взваливаешь на себя ношу за ношей, уже далеко за пределами того, что может вынести не только мальчик твоих лет, но и взрослый мужчина. Но чем больше ты на себя берешь, тем медленней движешься и больше падаешь, и упрекаешь себя за это и за новые падения, а чтобы искупить новые вины — берешь новый груз. Ты похож на героев эпохи конца сёгуната, чья жизненная программа состояла в том, чтобы наделать как можно больше героических глупостей, и не менее героически вспороть себе брюхо.

— Нет, — жжение поднялось по горлу Дика, обосновалось в носу и где-то позади скул. — Никогда. Я не собираюсь кончать с собой. Вы неправы.

— Извини, но полчаса назад я не заметил разницы между желанием покончить с собой и желанием быть убитым. Ты ведь не хотел убивать Ройе. Ты хотел умереть от его руки.

— Я не… я… — Дик задохнулся. — Я просто хотел, чтобы это прекратилось… Как-нибудь.

— Ты не наврал нам, что ты не сайк, Габо? — спросила Хельга. — Потому что выражаешься ты по-сайковски.

— Я не врал. Просто случай уж больно ясный. ПТСР как из учебника.

— Что как из учебника? — не понял Грегор.