Мятежный век. От Якова I до Славной революции

Сам же король написал своему советнику сэру Уильяму Хопкинсу: «Большие уступки, на которые я пошел сегодня, – Церковь, милиция и Ирландия – были сделаны только ради моего побега… моя единственная надежда состоит в том, что теперь они думают, будто я не осмелюсь отказать им ни в чем, и поэтому будут меньше заботиться о страже». Однако в то же время Карл постоянно думал о том, что его, возможно, ожидает и другая судьба. Он может оказаться королем, который ограничил королевскую власть. Его могут осудить на пожизненное тюремное заключение. Он может сложить голову на плахе. Кроме того, он боялся покушения со стороны военной клики и в Кэрисбруке пребывал в постоянном страхе, что его отравит Хэммонд или еще кто-то из его тюремщиков.

Один из королевских секретарей, сэр Филип Уорвик, видел короля стоящим в проеме окна: за ним расположились парламентарии, а по лицу Карла текли «самые крупные слезы», какие тот «только видел в жизни». С того времени, как удалили слуг, король перестал обращать внимание на собственный внешний вид: борода оставалась неподстриженной, одежда износилась и выцвела. Его некогда роскошные волосы почти полностью поседели, придавая ему меланхоличный вид.

Армия, все больше недовольная переговорами в Ньюпорте, в ноябре выпустила Ремонстрацию, призывающую «судить по заслугам» отъявленного кровопийцу. Армейские предводители требовали казнить короля. Кроме того, войска, закончив на севере свои дела с шотландцами, начали марш обратно к Лондону.

В первый день декабря короля вывезли с острова Уайт и доставили в замок Херст на побережье графства Хемпшир. Кромвель и его товарищи беспокоились (совершенно справедливо), что парламент вынашивает план пригласить Карла обратно в Вестминстер. Они также опасались какого-либо официального соглашения между двумя партиями. Кромвель объявил, что любой договор, заключенный в Ньюпорте, останется лишь «клочком бумаги». Он написал Хэммонду, что король «проклятое существо», с которым невозможны никакие договоренности.

5 декабря парламент решил поладить с королем на основе условий, заключенных в Ньюпорте. На следующий день полковник Томас Прайд встал на входе в палату общин со списком имен. Когда какой-то член палаты подходил к дверям, Прайд сверялся со списком. Кому-то позволял пройти внутрь, а других задерживали и арестовывали солдаты, стоявшие рядом с полковником. Парламентариев-пресвитериан, выступавших за Ньюпортский договор, и других сторонников короля удалили без долгих рассуждений. Это был первый и последний военный coup d’etat (государственный переворот) в английской истории. Похоже, что переворот устроил Генри Айртон, а не Оливер Кромвель, но когда той ночью Кромвель вернулся в Лондон из Йоркшира, он заявил: «Я не был знаком с этим планом, однако, поскольку дело сделано, я рад и поддерживаю его». Что до него, так все промыслы Божьи сходятся без его притязаний на ответственность за них.

В мрачном замке на краю покрытого галькой морского берега король был заточен две недели – туманное сырое место, куда наплывали тяжелые испарения с окружающих болот. В маленькой и темной комнате Карла свечи зажигали даже днем. В узкую щель окна он мог видеть пролив Те-Солент. Солдаты с непокрытой головой вносили ему еду. Говорят, что он спросил: «Есть ли на свете что-либо более презренное, чем презираемый государь?»

Должно быть, он знал или догадывался, что все надежды рухнули: армия – хозяин королевства и теперь, конечно, должна добиваться его смерти. Тем не менее, как и Кромвелем, им владело чувство предназначения и религиозного замысла: он верил, что достоин судьбы мученика за праведное дело. Карл размышлял о страданиях и позоре, которые, вероятно, падут на него, и укрепился в решении противостоять миру. Так же как Кромвель, он ценил собственную жизнь меньше, чем принципы, которые отстаивал. Поэтому даже в такой крайней ситуации король сохранял спокойствие и даже бодрость.

После «Прайдовой чистки», как стали называть эту операцию, из прежнего собрания палаты осталось примерно 200 членов; тем не менее теперь они составляли палату общин и в конце концов получили название «Охвостье парламента», или, как Кларендон истолковал это выражение, «бесполезный остаток давно вышедшей из употребления конструкции». Некоторые из них остались на своих местах не именно для того, чтобы поддержать армию, а скорее чтобы предотвратить перспективу прямого военного правления вообще без всякого парламента.