Мятежный век. От Якова I до Славной революции

Договор между людьми есть начало здравого смысла. Как его поддерживать? Это невозможно возложить на самих людей. Такую функцию следует передать «установленной над ними общей власти, которая при помощи закона и силы способна заставить его выполнять». Должна быть сила, способная контролировать постоянное исполнение общественного договора. Высшая власть требует высшей силы и, как формулирует Гоббс, «договоренностей без меча, а на словах». Чтобы избавиться от страха и трепета, людям, таким образом, нужно договориться между собой о создании системы такого властного контроля, которая не допустит ни отклонений, ни разночтений, ни беспорядков, ни причин для беспорядков. Они передают собственную осторожность и благоразумие этому новому образованию, этому живому абсолюту, которого Гоббс называет «великим Левиафаном». Акт наделения полномочиями есть взаимный отказ от естественных прав каждого человека, чтобы создать суверенную власть, которая будет руководить людьми и защищать их.

Левиафан введет государственную религию, исключая, соответственно, противоречия, которые Гоббс наблюдал повсюду. Не будет таких понятий, как свобода совести, которая просто порождает беспорядок, а в случае Англии и кровопролитие. Справедливость и истина должны определяться гражданской властью, а не личным выбором. Справедливость – это то, чего требует закон.

Не имеет значения, кто представляет всесильную власть – король, победивший завоеватель или магистрат. Важно только, что она существует и имеет полномочия действовать и желать вместо того, чтобы действовал и желал каждый отдельный человек. Только таким образом можно поддерживать надлежащий порядок. Именно поэтому одни критики обвиняли Гоббса в согласии с доктриной божественного права королей, а другие критиковали за поддержку содружества Кромвеля.

В предисловии к переводу своего трактата на латинский язык он написал, что «этот великий Левиафан, которого называют Государством, дело рук человеческих. Это искусственный человек, созданный для защиты и спасения настоящего человека, просто более грандиозный и мощный». Гоббс считал, что раскрыл истинные императивы гражданского общества. Он был также убежден, что писал на благо человечества, и в последней фразе своего труда иронически заметил, что «истина, не имеющая отношения к выгоде или удовольствию отдельного человека, приветствуется всеми людьми».

«Левиафан» стал сенсацией своего времени. Говорят, что эта книга породила вселенский ужас. Палата общин намеревалась предать ее огню, а один епископ предлагал отправить на костер самого Гоббса. Книга настолько последовательна, так убедительна в своей логике, так доступна в доказательствах, что было сложно возражать, не прибегая к политическим разглагольствованиям и лицемерию, которые Гоббс уже раскритиковал.

Тем не менее его осудили как атеиста и материалиста. Понятно, что он не слишком верил в человеческую натуру и описывал сердце человека как «слабое и сбитое с толку… с неискренними, лживыми, фальшивыми и ошибочными догмами». Он утверждал, что «ценность, или СТОИМОСТЬ, человека, как и всех других вещей, – это его цена; то есть она составляет ровно столько, сколько заплатят за использование его силы». Он добавил, что «подчиняться – значит уважать, потому что никто не подчиняется тем, кто, с их точки зрения, не имеет силы помочь или нанести вред». Его четкость мышления порой ужасна, ему присуща жестокость настоящего моралиста, и «Левиафана» следует считать одним из наиболее значимых высказываний английского XVII века.

33. Исцеление и умиротворение

Фактически Кромвель совершил вторую революцию. Теперь силой оружия он стал бесспорным главой государства и единственным источником власти. Армейские офицеры завершили переворот панегириком: «С этими мыслями в критической ситуации мы смиренно склоняемся к ногам вашего превосходительства». Пресвитеры Ньюкасл-апон-Тайн принесли свои «покорнейшие приветствия его благочестивой мудрости». Однако Кромвель не намеревался и не хотел становится диктатором, его по-прежнему заботила конституционная законность своего исключительного положения.

Он назначил реформированный Государственный совет с собой в качестве особого участника, однако тринадцать остальных членов совета оказались в затруднительном положении. Им требовалось, не имея прецедента, создать конституцию из ничего. Часть армии желала правления самого Государственного совета с вероятным содействием ему тщательно подобранного парламента; другие настаивали на всеобщем избирательном праве для мужчин; а третьи требовали создать Совет праведных мудрецов по примеру еврейского Синедриона.