Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Надо спешить. Меня чуть не накрыло лассо. В Кампо-де-ла-Иглесиа уже слышны барабаны.

Филомено усмехнулся и, хлопнув индейца по плечу:

— Придется и тебя спрятать, дружище.

Книга шестая

Лассо

I

Вытащив лодку на поросший камышами берег, Сакариас Крестоносец взобрался на нее и стал высматривать свою хижину.

Равнина, покрытая лагунами и песками и изрезанная оросительными каналами, терялась вдали среди лугов и зарослей, сверкая огненно-рыжими пятнышками пасущихся волов и лошадей и оглашаемая гомоном птиц. В бездонной глубине небесного купола тонули отголоски хлопотливой сельской жизни. В бирюзовом сиянии дня хрюкали свиньи. Жалобно выла собака. Сакариас подозвал ее свистом. Дрожа всем телом, охваченная не собачьей тоской, она мигом примчалась на свист. Уткнувшись лапами в грудь хозяина, она тыкалась в нее мордой, вцеплялась зубами в рубашку, тащила из лодки. Крестоносец зарядил револьвер и с тяжелым предчувствием пошел вслед за собакой… Вот и пустая безмолвная хижина… Вот болото… Собака настойчиво тянет дальше, принюхивается, шерсть становится дыбом… Она повизгивает, бросается из стороны в сторону… Сакариас следует за ней… В болоте хрюкают свиньи… В панике разлетаются куры, дремавшие в тени агавы… Стая черных коршунов, спустившихся к луже, взвивается в небо, спасаясь от собаки… Сакариас подходит и в ужасе, с исказившимся лицом, поднимает кровавые останки… Это все, что осталось от его малыша! Свиньи обглодали лицо и руки ребенка, а крылатые черные хищники — стервятники выклевали из груди его сердце. Индеец воротился в хижину, уложил в мешок останки и, присев на пороге с мешком в ногах, погрузился в горькие раздумья. Долго он сидел неподвижно, не замечая ни мух, облепивших его, ни ящериц, мирно дремавших на солнышке с ним по соседству.

II

Вдруг еще одно недоброе предчувствие кольнуло его. Подойдя к каменной ступке для размола маиса, он сдвинул камень и заметил слабый металлический блеск. Там лежали деньги и под ними сложенная вчетверо бумажка. Все с тем же бесстрастным, словно индейская маска, лицом Сакариас насчитал девять монет, завязал деньги в пояс и по складам разобрал: «Кинтин Переда. Ссудная касса. Покупка и продажа вещей». Сакариас поднял мешок, перекинул его через плечо и направился в город. За ним, виляя хвостом и мелко потряхивая головой, увязалась собака. Пройдя улицу, сплошь состоящую из приземистых домиков с неизменными балконами и яркой росписью, Сакариас окунулся в разгульный шум и блеск ярмарки. Отыскав картежный столик, он поставил на карту все девять соль. Удвоив ставку, выиграл три раза кряду. Вдруг его кольнула жуткая нелепая мысль, своего рода страшное предчувствие: что, если мешок, болтавшийся у него за спиной, приносит счастье? Бросив игру, Сакариас вошел в трактир, собака за ним. Сев за столик и положив мешок в ногах, он спросил чичи. За соседним столиком сидел слепой и его дочь. В трактир поминутно входили и выходили люди — индейцы, индианки, крестьяне, древние старухи, приходившие купить на сентаво тмину для лепешек. Сакариас потребовал порцию жареной индейки и сразу же отделил от нее кусок для собаки. Накормив пса, он надвинул шляпу на лоб и снова налил себе чичи. Какой-то голос нашептывал ему, что останки сына предохраняют его от всех опасностей. Оттого-то он был бесстрастно спокоен, хотя и знал, что его разыскивают, чтобы арестовать. Словом, он не испытывал ни малейшей тревоги: уверенность делала его хладнокровным. Закинув мешок за плечо, Сакариас ударом ноги поднял собаку:

— Порфирио, пошли навестим гачупина!

III

Шепот за соседним столиком, где сидела грустная парочка, заставил Сакариаса остановиться. Он снова сел.

— А вдруг господин Передита возьмет и продлит срок?

— Нет, отец, и думать не думай!

— Когда бы его не вывела из себя индианка, он, быть может, стал бы чуточку посговорчивее.

Сакариас надвинул шляпу глубже на лоб и, не спуская мешка с колен, весь превратился в слух. Слепой вытащил из кармана бумажник с квитанциями и начал перебирать их, словно пальцы с траурной каймой заменяли ему зрение.

— Ну-ка, напомни мне условия договора. Не может быть, чтобы там не было хоть крошечной зацепки для нас.

С этими словами старик протянул дочери квитанцию, испещренную всевозможными знаками и печатями.

— Отец, какие тут могут быть зацепки! Гачупин накинул нам петлю на шею!

— Все равно, прочитай еще разок!

— Да я наизусть ее помню. Все потеряно, разве только чудом сыщется какой-нибудь выход!

— Сколько мы задолжали?

— Семь песо.

— Ну и времена наступили! Прежде заработать на ярмарке семь песо было раз плюнуть. Вот взять хоть вчерашнюю ночь: да когда-то в такую ночь можно было получить трижды семь песо!

— А вот на моей памяти заработки всегда были такие же крошечные.

— Ты помнишь! Лет-то тебе сколько?

— Ничего, успею еще состариться.

— А что, если мы еще разок попросим господина Передиту? Расскажем ему о наших планах, о том, что скоро ты сможешь выступать в концертах! Может, сходим к нему еще?

— Ну давай.

— Ты не веришь?

— Конечно, не верю.