Михаил Юрьевич Лермонтов

Как много сильных впечатленийЕще душе недостает!В тюрьме минула жизнь мгновений,И медлен и тяжел полетДуши моей необновленнойЯвлений новых красотой…Однообразна жизнь моя,Как океана бесконечностьНо он кипит… свои главыПодъемлет он на вызов бури,То отражает свет лазуриБездонным сводом синевы,Пылает в заревах, кровавыйОн брани пожирает след;Шумит в ответ на громы славы

И клики радостных побед.Но мысль моя – едва живая —Течет, в себе не отражаяВеликих мира перемен.Все прежний мир она объемлет,И за оградой душных стен —Востока узница – не внемлетВосторгам западных племен.[ «Дума узника», 1827]

Тюрьма сменилась каторгой, и мысль о настоящем стала еще мрачнее.

Одоевский узнал о смерти Грибоедова и писал:

О дайте горьких слез потокомЕго могилу оросить,Ее согреть моим дыханьем!Я с ненасытимым страданьем

Вопьюсь очами в прах его,Исполнюсь весь моей утратойИ горсть земли, с могилы взятой,Прижму, как друга моего.Как друга!.. Он смешался с нею,И вся она родная мне.Я там один с тоской моею,В ненарушимой тишине,Предамся всей порывной силеМоей любви, любви святойИ приросту к его могиле,Могилы памятник живой.Но под иными небесамиОн и погиб, и погребен;А я – в темнице! Из-за стен

Напрасно рвуся я мечтами:Они меня не унесут,И капли слез с горячей веждыК нему на дерн не упадут.Я в узах был; но тень надеждыВзглянуть на взор его очей.Взглянуть, сжать руку, звук речейУслышать на одно мгновенье —Живила грудь, как вдохновенье,Восторгом полнила меня!Не изменилось заточенье;Но от надежд, как от огня,Остались только дым и тленье.Они – мне огнь; уже давноВсе жгут, к чему ни прикоснутся;

Что год, что день, то связи рвутся;И мне, мне даже не даноВ темнице призраки лелеять,Забыться миг веселым сномИ грусть сердечную развеятьМечтанья радужным крылом.[ «Дума на смерть А. С. Грибоедова», 1829]

Так текли годы, и мысль о близкой смерти все настойчивее и настойчивее тревожила фантазию поэта. Одоевский писал отцу:

Меня чужбины вихрь умчалИ бросил на девятый валМой чёлн, скользивший без кормила;Очнулся я в степи глухой,Где мне не кровною рукой,Но вьюгой вырыта могила.[ «Послание к отцу», 1836]

Но вот каторга сменилась поселением; окончились и годы поселения: Одоевский ехал на Кавказ. На пути, за несколько верст до Ставрополя, он и его товарищ М. А. Назимов, сидевший с ним в одной повозке, увидели стаю журавлей, летевших к югу. «Приветствуй их!» – сказал Назимов своему товарищу, и Одоевский ответил на этот вызов стихами, в которых опять прозвучало приветствие смерти: