Михаил Кликин. Сборник

Марья Степановна прожила в Николкине пятьдесят два года — ей нравилось об этом вспоминать, и она рассказывала со смехом и слезами, как жених Толя вез её на свадебных санях в свой дом, да сломал ногу, угодив под полоз. Перелом оказался сложный, и Толя навсегда охромел. Потом он любил попенять Марье, особенно, когда был навеселе: вот, мол, из-за тебя на ногу припадаю, да с клюкой хожу. Мы видели Толю на старых фотографиях — он был круглолицый и улыбчивый. Мы видели Толю после его обращения — он был похож даже не на зомби, а на демона, так он скалился и прыгал, пытаясь достать свою старуху.

Толя был не один — рядом с ним скакали Нина Павловна и её супруг Алексей Федорович.

Шесть дней просидела Марья Степановна на сеновале, осажденном зомби. Питалась найденными куриными яйцами, выпивая их сырыми, собирала дождевую воду в ржавый таз «шайку», спала, зарываясь в старое сено, укутываясь пластом соломы. На спасение она не надеялась. Думала, что скоро уснет, ослабев, и уже не проснется. Однажды она услышала шум, будто по деревне ехали машины — это мы крались, вглядываясь в тихие избы. Но Марья Степановна решила, что звуки ей чудятся. Она перекрестилась, посмотрела на взволновавшихся зомби, позвала своего Толю, кинула кусок бересты в рычащего Алексея Федоровича, напомнила Нине Павловне старую соседскую обиду и полезла на сеновал поглубже, где висели дремучие, хрущевских времен, паутины.

Сквозь дырявую крышу было видно, что на улице день, но Марья Степановна собиралась вздремнуть.

А через два дня в Николкине появились мы — я, Димка и Минтай. Девчонки остались в Плакине, мы велили им запереться в доме и заняться уборкой.

Марья Степановна слышала, как мы входим в её дом. Слышали это и зомби. У Минтая был пистолет, у Димки — автомат, у меня — отточенная лопата, поэтому мы ничего не боялись. Марья Степановна хотела предупредить нас об опасности, но она ослабела настолько, что потеряла голос. И тогда Марья Степановна взяла таз «шайку» и сбросила его в кучу старых кастрюль, ржавых вёдер и больших консервных банок. Потом она села на край сеновала, спустила ноги вниз и начала швырять в глаза беснующимся зомби сенную пыль и соломенную труху.

Её мужа мы убили первым. Когда он упал, к Марье Степановне вернулся голос — нам тогда показалось, что она кричит, торжествуя. Но мы ошиблись — она кричала от горя.

Когда мы расправились с её обратившимися соседями, она замолчала.

— Как вас зовут? — спросил у нее Димка через несколько минут.

Марья Степановна не ответила. Исхудалая, грязная и всклокоченная, она и сама была похожа на какое-то чудище: то ли на бабу-ягу, то ли на кикимору. Тихо и неподвижно сидела она на краю сеновала, смотрела на нас мутными слезящимися глазами, шлёпала губами, будто наговоры про себя начитывала.

Мы решили, что она безумна.

И опять мы ошиблись — ум Марьи Степановны был ясней, чем у любого из нас в тот момент.

Мы начали искать лестницу, чтобы подняться к ней, но Марья Степановна сама к нам спустилась ¬— лестница была наверху.

— Вы идите в дом, — сказала она. — А мне надо Машек покормить. Намучались, небось, скотинки. Изнемогли.

Мы не ушли. Стояли в воротах, смотрели, как пожилая хозяйка, едва переставляя ноги, открывает крохотную дверь в стойло, снимает с жерди веники, надёргивает сено.

— Мы поможем, — сказал я.

— Да что вы можете, — тихо сказала Марья Степановна.

Мы рассчитывали вернуться домой в тот же день, но так вышло, что в Николкине мы задержались больше, чем на сутки. Марья Степановна попросила нас похоронить её мужа и соседей, рассказала, что вторые соседи на зиму уехали к детям в райцентр, да так и не вернулись. Она угостила нас вареной картошкой, сладковатым свойским хлебом, солеными огурцами и квашеной капустой — но прежде она накормила всю деревенскую скотину. Мы помогали, как могли, и поражались её стойкости. А она любую свою работу комментировала, любое действие объясняла. Мы-то думали тогда, что ей, по людям истосковавшейся, просто поболтать охота. Это теперь я понимаю, что пожилая женщина таким вот ненавязчивым способом инструктировала нас, готовила к новой жизни. Она всё уже осознавала и предчувствовала свою скорую кончину. Она спешила донести до нас главное, основное, торопилась показать нам важное, научить нужному. А мы, дураки городские, всё о каких-то глупостях спрашивали.

Спасибо, Марья Степановна!

Мы ушли из Николкино, зная, как ухаживать за козами, когда сажать картошку, чем кормить кур и где брать семена капусты. Еще у нас появилось ружье — и мы тогда думали, что это самое важное наше приобретение.

Двухстволка «Иж» принадлежала супругу Марьи Степановны. На охоту он почти не ходил, но ружье держал «для порядку» и «потому что у отца такое было». В железном ящике навалом лежали коробки с капсюлями и дробью, снаряженные патроны, гильзы, самодельные пыжи, жестянка с порохом, навойник, закрутка, еще что-то — брать всё мы не стали, прихватили только патроны с картечью и пулями, паспорт ружья и потрепанную книжку «Спутник начинающего охотника».