Милиция плачет

— А что с ней делать? — спросил я его.

— А я знаю? В хозяйстве пригодится, — последовал его мудрый ответ.

Потом он взял дробину, прицелился и запустил в голубя. Голубь даже не заметил покушения на его пернатую жизнь. Мосик досадливо посмотрел на свой трофей, рассыпанный на ладони, и сказал:

— Не угадал с калибром.

Не прошло и недели, как мы с папой заглянули в «Военторг». Папе подарили фотоаппарат «ФЭД-2», и чтобы подарок был не только красивой вещью, которую мне не разрешали трогать, но и соответствовал своему назначению, мы и пришли сюда за покупками. В отделе с фотопринадлежностями была очередь, и папа терпеливо стоял, ожидая её продвижения. Я стоял рядом с ним и маялся от скуки. Наконец, подошла наша очередь. Папа даже не заметил, как я от него отделился и отошел к витрине охототдела напротив. Рассматривая стоящие двустволки, красные бумажные гильзы патронов, золотистые капсюли и чёрную разнокалиберную маслянистую дробь, рассыпанную по калибрам в деревянных ящиках, мне очень захотелось её потрогать руками. Продавца опять в отделе не было, зазор, через который Мосик запускал свою руку, был на месте. Я огляделся. В зале только плотная стена спин в отделе фототоваров и папа, отвернувшись, разговаривает с продавцом. Всё, больше никого. Я просунул руку, схватил жменьку дроби, вытащил и, не успев ещё спрятать руку в карман, услышал возглас:

— Смотри, ворует!

Из-за моей спины, из соседнего зала, в самый не подходящий для меня момент, вышли две продавщицы. Люди, стоящие в очереди за фототоварами с интересом развернулись, все, кроме папы. В этот момент он уже рассчитывался за пленку, проявитель и закрепитель. На меня напал ступор, я не мог пошевелиться.

— А ну, покажи! Что в руке?

Понимая, что это конец, я разжал пальцы. На ладони, оставляя грязные жирные точки, лежали пять чёрных дробинок.

— В детскую комнату его надо отвести, в милицию, — убежденно сказала одна.

— А ты с кем? Сам? — спросила вторая, ища поблизости моего подельника.

Я замотал головой, нетвердым шагом подошёл к папе, схватил крепко двумя руками за кисть, прижал крепко к себе и тихо, почти шёпотом, выдавил:

— Я с папой.

Если я мечтал в тот момент испариться, то папа желал одного — провалиться сквозь землю.

Он внимательно, поигрывая желваками, выслушал от продавщиц всё, что говорят в таких случаях. Услышав ещё раз про милицию, я почувствовал себя нехорошо, стало по-настоящему страшно. Папа тихо и уверенно им сказал:

— Я сам с ним разберусь, без милиции. Дома.

Урок воспитания при помощи широкого офицерского ремня проходил долго, но это вызвано было не кровожадностью папы, а наличием огромного старинного обеденного стола, вокруг которого я мог бегать до бесконечности, уворачиваясь от заслуженного наказания, размазывая обильные слезы и сопли, громко воя и причитая, что больше никогда не буду. На мои крики обычно прибегала бабушка, и, не разбираясь, всегда принимала мою сторону. Во-первых, потому, что я её любимый внук, а во-вторых, потому, что она для папы тёща. Мне нужно было только продержаться до её прихода с работы. Так и в этот раз, услышав звонок, с радостным, захлёбывающимся воплем доисторического человека я побежал открывать дверь, внимательно вслушиваясь в догнавший меня в спину длинный список наказаний на ближайшую неделю, что в данной ситуации было неизбежно и справедливо.

Мосику о случившемся я ничего не рассказал. Признание в том, что тебя повязали, а потом ещё и наказали, никак не вписывалось в удаль поступков моего нового товарища. Мне же терять свое лицо не хотелось никоим образом.

5.6. Коммунальные лабиринты

Все мои дворовые друзья жили в коммунальных квартирах. Квартиры в нашем доме были огромные, с одинаковой планировкой, в них всё было чётко и понятно. Если две квартиры выходили на одну лестничную площадку, то они были зеркальными друг к другу. Очень забавляло и смешило, когда в гостях у кого-то из ребят, живущих в «зазеркалье», мы умышленно путали дверь в кладовку с дверью в туалет.

Одесса, Пушкинская, дом.8. Лестничная площадка четвертого этажа с зеркальными квартирами № 7 и № 8.