Милиция плачет

Войдя в такую коммунальную квартиру через высоченную входную дверь, к которой ведет с улицы многомаршевая мраморная лестница парадной, попадаешь в один длинный, уходящий вдаль, широкий коридор, заставленный шкафами, комодами и сундуками. На тёмных стенах висят носильные вещи, накрытые занавесками, а выше человеческого роста — велосипеды и санки. Паркетный пол в коридоре коммунальных квартир никогда не натирают, а моют по очереди, доводя дубовые досточки до матового грязно-бурого цвета, умирающего от избытка влаги дерева. Направо и налево высокие двухстворчатые белые двери с бронзовыми ручками в жилые комнаты. Есть «свои» комнаты, где жили наши мальчики и их родственники, и «чужие», мимо которых следовало проходить тихо, почти на цыпочках. Между дверьми, посередине, белым кафелем поблескивают печи (грубы) с двумя чугунными дверцами. Большая круглая, с гремящим засовом, для угля и дров, а также маленькая для чистки от провалившегося сквозь колосники сгоревшего угля — жужелицы. Перед топками на полу прямоугольник латунного листа, когда-то начищенный до блеска и плотно прибитый к полу, а сейчас едва проблескивающий сквозь прилипшую черноту угля с задравшимися истертыми рваными краями. На листе стоит ведро с углём, рядом, прислонившись к стенке, неуверенно балансирует одноногая кочерга, по-свойски опираясь на ручку ржавого, в угольной пыли, совка.

Коридор освещён рассеянным дневным светом из фонарного окна, ярким на четвертом этаже и тусклым, почти невидимым, в такой же квартире на первом. В конце широкого, жилого, коридора четкий поворот под прямым углом в другой, узкий, ведущий на общую кухню. По одну сторону второго коридора три встроенных стенных шкафа, поделенных между соседями, по ими же установленными правилам. По другую сторону освещающее проход длинное окно фонаря из восьми матовых непрозрачных секций. За ними дверь в туалет со своим, внутри, на всю стенку фонарным окном с одной стороны и таким же огромным матовым остеклением на другой стенке, передающим сумеречный свет дальше в примыкающую к туалету ванную комнату, где ещё с дореволюционных времён сохранились старинные глубокие двухметровой длины ванны на гнутых бронзовых ножках в виде львиных лап, сжимающих шары. Коридор упирается в большую кладовку, приспособленную кем-то из соседей под маленькую столовую.

В конце коридора перед кладовкой дверь в кухню. Кухня очень большая и почти квадратная. Один кран с холодной водой на всех над чугунной половинкой перевернутого колокола раковины, с неизменной массивной ревизией на изгибе вечно мокрой, осклизлой трубы. И незабываемый резкий запах застоявшейся канализации. Четыре-пять газовых плит, столько же кухонных столиков; ещё одна кладовка, общие антресоли, куда ведет широкая деревянная лестница; окно, выходящее на балкон, с битым, в сколах и следах от ножей мраморным подоконником. В конце кухни, возле крана, вход в маленький коридорчик, тамбур, за которым притаилась небольшая дверь чёрного хода. За ней металлическая пыльная гремящая при каждом шаге лестница, ведущая если вверх, то на чердак, а оттуда на крышу с видом на море, а если вниз, то во двор, узким каменным колодцем давящий на единственный, чахлый, тянущийся к солнцу, орех. Такими были квартиры, в которых жили Шурик, Саня, Женька Белгородский и я. Всего четыре мальчика-погодки в одном дворе. Только в нашей не было соседей, и паркетный пол в коридоре был всегда натёрт мастикой.

Когда я попал первый раз в коммунальную квартиру Мосика, то услышал от него незнакомое, но умное слово «лабиринт». Позже, на уроках истории, слушая мифы о древнегреческом лабиринте Минотавра, у меня перед глазами назойливо возникало исключительно чрево этой коммуны, по которому очень потешно пробирался Тесей в короткой тунике с клубком ниток от Ариадны.

Старый одесский дом на Дерибасовской, из подъезда вход в парадную, конечно же, с мраморными ступенями. С детства мы чётко разделяли — если заезжают машины, то это подъезд, если входят люди, то парадная. Выражение «у парадного подъезда» заставляло задуматься над его неоднозначностью.

Описывать лабиринт невозможно по определению, запомнить ещё сложнее. Первое, что бросилось в глаза, как только я переступил впервые порог Мосика коммуны — это большая светлая холодная комната, веранда, с широким во всю стену в мелкий переплет окном и множеством дверей расходящихся в оставшиеся две стороны. Это была ничейная территория, по вечерам здесь собирались взрослые поиграть в домино или карты, а днём дети, поиграть в карты или домино.