Милиция плачет

Многолюдный и шумный харьковский вокзал неожиданно вселил в Миху дополнительный заряд уверенности. Наших ребят, оставшихся ловить бронь, нигде не было — видимо, прямой поезд на Одессу уже час, как уехал вместе с ними. Мы разделились. Миха отправился «решать вопрос» с билетами, а я, толкая ногами наш багаж, медленно полз в длиннющей очереди за пирожками с мясом. Пирожки заканчивались — давали не более двух в руки. Моя очередь ещё не подошла, когда я увидел Миху с ребёнком на руках. Он что-то вкрадчиво, наклонив голову и лукаво сощурившись, говорил молодой симпатичной женщине, глядящей на него сияющими от счастья глазами. В своей белой шубке и белой меховой шапке она смотрелась ярким пятном радости.

«Кого-то встретил, — подумал я, — родственницу что ли?».

Он бережно передал женщине ребёнка, она, поставив мальчишку рядом, порывисто обняла Миху, расцеловала и быстро, с чемоданом в одной руке и с ребёнком в другой, пошла в сторону перрона.

Мишка обалдело смотрел ей вслед. Медленно провёл рукой по расцелованной щеке, зачем-то понюхал ладонь, затем сделал в её сторону нерешительный шаг, затем второй, более уверенный и побежал.

Сквозь мелькающие спины торопящихся к выходу на перрон людей мне всё же удалось рассмотреть, как Миха догнал женщину, обнял, и они замерли в поцелуе. Забавно они выглядели — высокий Миха согнулся, обняв её за невидимую под свободной, не застегнутой шубой, талию. Она же, привстав на цыпочки, прижала его к себе свободной от ребёнка рукой, с зажатым огромным и, видимо, тяжёлым, перевязанным багажными ремнями, чемоданом. Продолжительный поцелуй окончился грохотом выпавшего из окончательно расслабленной женской руки фибрового монстра, выбившего из мраморного пола сноп искр хромированными металлическими уголками; испугом ребёнка, громким плачем и паникой проходивших мимо пассажиров. Короткая, почти театральная, пауза — прощальный взгляд друг другу в глаза. Миха подхватил упавший чемодан, женщина подняла на руки мгновенно умолкшего ребёнка, и они торопливо, почти бегом, поспешили в проход под большой вывеской «Выход к поездам».

— Родственница? — подозрительно спросил я появившегося вскоре Миху, уступая перед собой место в очереди, чтобы взять четыре пирожка. — Что с билетами? Достал?

Миха победоносно посмотрел на меня, достал из кармана два маленьких картонных билета и неторопливо, делая многозначительные паузы после каждого предложения, рассказал:

— Подхожу к кассе, очередь человек сто. В самом конце стоит женщина с ребёнком, ну ты её видел, в белой шубке Симпатичная такая. Пацан уже взрослый, но все равно, ребёнок. Я подхожу и так вежливо спрашиваю, а почему вы, женщина с ребёнком, без очереди билеты не берёте. Не пускают, отвечает она, и вещи деть некуда. И так подозрительно на меня смотрит, мол, я ей сейчас предложу за чемоданчиком присмотреть, а сам его сопру.

— Короче, — поторопил я его, — очередь подходит.

— Короче… Спрашиваю, куда ехать, а она мне — в Уфу. Уфимский проходит здесь через день и осталось пятнадцать минут до отхода, представляешь. Она отчаялась на него попасть и уже решила, что будет брать билеты на послезавтра и ночевать две ночи на вокзале. Я ей говорю, щас. Поднимаю с пола пацана, сажаю на руки и бегом к кассе. Кричу, пропустите, я с ребёнком. Пришлось, конечно, кое-кому крепко ноги оттоптать, парнишка тяжёлый, две руки заняты. Но билеты взял… Ей до Уфы, а нам до Одессы. А ты говоришь, родственница. Я десять минут был отцом её ребенка, считай законный супруг, жаль, что судьба разводит в разные стороны. Знатная, скажу тебе, женщина, горячая… А что тут, с пирожками?

— Пирожки с мясом, две штуки в руки. Ты стой, не убегай, возьмём четыре.

Подошла наша очередь, Миха забрал последние два пирожка, и на том спасибо. Сегодня явно не мой день.

Через полчаса новосибирский поезд, как всегда вовремя опоздавший, без нарушения графика отставания, принял нас на боковые места плацкартного вагона.

Было поздно, в вагоне все спали. Уворачиваясь от вылезших в узкий проход из-под тонких колючих одеял и сероватых простыней ног, ещё в Новосибирске одетых в носки, безуспешно стремящихся, блестя заскорузлыми пятками и растянувшись скатавшимися резинками, освободить сонного хозяина и всех окружающих от своего пахучего присутствия, мы нашли свои места. Поезд тронулся.

В вагоне было тихо. Железнодорожная тишина плацкартного вагона — это нескончаемый проигрыш заезженной пластинки, где на фоне бесконечного стаккато большой терции заунывного перестука колес назойливо проскальзывает лязгающий звон буферов и ярко, самобытно звучит импровизационный храп пассажиров.

Миха в чистые стаканы в подстаканниках разлил поровну по сто двадцать пять граммов из шкалика водки, а я аккуратно очистил от прилипшей фольги плавленый сырок «Дружба» и, солидарно поделив его пополам, положил посередине столика.

— Ну, поехали! — во всех смыслах многозначительно сипло прошептал Миха, но я его остановил.

— Ты заслужил большего, — сказал я и перелил водку из своего стакана в его, оставив себе на донышке символический глоточек.