Милый враг мой (СИ)

— Я полагаю, что все присутствующие без труда узнали этот перстень, который теперь украшает руку мадемуазель де Лодвиль. Однако, будет нелишне напомнить вам его историю. Дело в том, что кольцо в течение многих лет принадлежало его величеству Карлу Х, что могу подтвердить я, и не только я, но и многие другие. Его величество никогда не снимал перстень, считая его своим талисманом. Он часто говорил мне, что никогда и ни за что не расстанется с ним. Я не знаю, почему именно это кольцо было так дорого королю, но это так, и теперь нам всем очень странно видеть его у вас на руке, мадемуазель де Лодвиль, и слышать неправдоподобную историю о подарке короля «в знак его расположения».

— Может быть, — спокойно ответила Селина, хотя у нее внутри все дрожало, — вы были не настолько близки его величеству, чтобы он делился с вами своими тайнами.

При этих словах юной протеже покойного монарха в зале воцарилась полнейшая тишина: все ждали реакции Эдуарда Руанского. Однако ее не последовало, а девушка меж тем продолжала:

— Его величество рассказал мне, что это кольцо было подарено ему моей матерью, Шарлоттой Антуанской, много лет назад. Король сохранил его, а сегодня подарил мне, показывая таким образом свою дружбу и возвращая фамильную собственность герцогов Антуанских.

Людовик внимательно прислушивался к тому, что говорила Селина, но едва она упомянула свою мать, как лицо его побледнело, а глаза широко распахнулись. Но король промолчал.

— Однако вы не можете доказать своих слов, — возразил ей герцог Руанский. — К сожалению, обстоятельства таковы, что мы не имеем права доверять вам без веских на то оснований. Мое же мнение, а к нему, я полагаю, присоединятся все присутствующие, таково, что именно вы убили короля Карла, а затем сняли с его руки этот перстень, то есть вы просто украли его!

— Это неправда! — воскликнула Селина. — Вы лжете! Я не убивала его величество, а это кольцо попало ко мне именно так, как я вам и рассказывала!

— Нет, это я уличаю вас во лжи, мадемуазель де Лодвиль! Впрочем, — уже спокойнее заметил он, — я не скажу более ни слова. Не мне решать, как поступить с вами. — Он повернулся к Людовику и слегка поклонился ему. — Прошу простить мою дерзость, ваше величество.

Король ничего не ответил: его внимание полностью было отдано герцогу де Шалон и тому, что тот тихим шепотом говорил ему. Кивнув канцлеру в знак согласия, Людовик повернулся к Селине. Она дерзко посмотрела ему в глаза, уже заранее зная, что он ей скажет. Но на какое-то мгновение, всего лишь на долю секунды, в глазах короля отразилось столько боли и разочарования, что у девушки перехватило дыхание. Однако это никак не сказалось на приговоре, который он вынес.

— Мадемуазель де Лодвиль, — как можно тверже произнес он, — принимая во внимание все, что было сказано, я пришел к выводу, что вы виновны в убийстве его величества Карла Х, а также в похищении принадлежащего ему кольца. Поэтому вас немедленно отправят в Бастилию, а через день или два состоится суд, который вынесет окончательный приговор.

Селина в бессильной ярости взглянула на Людовика и одними губами прошептала: «Я тебя ненавижу!». Однако король не столько услышал, сколько почувствовал, что она сказала, ибо волна презрения и ненависти, исходившая от нее, поглотила настолько, что он непроизвольно отшатнулся.

Повернувшись к стражникам, которые, повинуясь взмаху руки герцога де Шалон, немедленно окружили ее, Селина сняла с пальца кольцо и, поцеловав его, отдала в руки ближайшего из конвоиров. Тот с величайшей осторожностью принял от нее пресловутую драгоценность и передал ее дальше, по-видимому, своему начальнику, а затем через руки Эдуарда Руанского и Филиппа де Шалон кольцо попало, наконец, к королю. Увидев это, Селина поняла, что не вынесет вида фамильной драгоценности и знака благосклонности покойного французского монарха на руке его убийцы, поэтому поспешила отвернуться.

Мельком оглядев притихший зал, она не увидела ни одного сочувствующего взгляда: все вокруг дышало ненавистью и презрением. Однако девушка и не надеялась на проявление других, более гуманных чувств по отношению к себе — насколько она успела изучить придворную жизнь, никто не проявил бы ни капли милосердия к подобной «выскочке», тем более находящейся в опале. Убедившись, что все они танцуют под дудку канцлера и герцога Руанского, она поставила на их поддержке крест, и даже не очень винила их за равнодушие. Что она сделала, чтобы заслужить их расположение? Не стремилась заполучить королевские милости ни для себя, ни для кого-то другого, не умела притворяться и лукавить, не воспользовалась близкой дружбой с королевским семейством во благо себе — не сделала ничего, что сделал бы любой другой на ее месте. Окружающие не могли простить ей этого. Им было все равно, виновна она или нет. Она была не похожа на них, в этом и заключалось ее преступление.