Мир-Али Кашкай

Николаев расстрелян. Народ торжествует. Ленинградцы знают больше: Мильда Драуле исключена из партии «за потерю бдительности». Вся семья Николаева, М. Драуле и ее мать расстреляны…

— Боюсь, что это только начало… Опять начнут выволакивать на улицы недобитых буржуев…

Это профессор П. И. Лебедев. Он пристально смотрит на аспиранта Кашкая. «Немецкий знает. Воспитан тоже отнюдь не по-пролетарски. Поступит подметное письмо из Баку, как несколько лет назад, на этот раз забот не оберешься».

— Афоризм есть у Ницше: «Человек попадает под экипаж именно тогда, когда он удачно увернулся от другого экипажа». Не про нас ли это с вами, Мир-Али?

Классовая борьба. Классовая ненависть. Классовый подход ко всему. Классовая борьба обостряется. Она приводит в движение машины Большого террора. Когда он начался, этот террор?

Кто его знает… Сидит в человеке ненависть, взращенная Разиными да Пугачевыми. Белый террор ведь не выдумки большевиков. Он был, к сожалению. И Ленин ответил красным. Социализм посягает на главное, что составляет суть всего остального мира, — собственность. И ему этого не простят. Большевики это прекрасно понимают. Но они и впрямь сделаны из другого человеческого материала. Они будут отстаивать свои принципы до конца, до последнего вздоха. Они фанатики. И их бог — Маркс, а пророк — Ленин. Заметьте, народ на их стороне. По крайней мере, подавляющее большинство его. Почему? А все очень просто — они олицетворяют собой рабоче-крестьянскую власть. И что бы ни говорили, а эта власть — власть большинства. Троцкий, типичный доктринер — европейски образованный, с языками, блестящий оратор. Он был убежден, что красноармейцы, рабочие Петербурга и Москвы поднимутся на его защиту. Несчастный! Он так и не понял, что Сталин и Киров стократно ближе к этому народу, чем он со своим знанием классической философии!

Впрочем, мы повстречались, видимо, с явлением, которое когда-то Герцен назвал темной основой нашей природы. Он называл это демоническим началом истории, которое вносит расхождение между идейными теориями и их практическим осуществлением.

Профессор достает из книжного шкафа своего любимого Герцена, медленно листает, читает: «Мы были свидетелями, как все упования теоретических умов были осмеяны, как демоническое начало истории нахохоталось над их наукой, мыслью, теорией, как оно из республики сделало Наполеона. А из революции 1830 года — биржевой оборот».

— Так и у нас — революционная романтика кончилась… Однако мы слишком отвлеклись. Мы плохо разбираемся в политике, по той простой причине, что мы геологи. Наша жизнь проходит в горах, вдали от бурных политических баталий. Может, в этом-то и состоит наше простое человеческое счастье. Каждому — свое.

На этом разговорам о роковом выстреле профессор кладет конец.

* * *

— Мир-Али, я бы просил вас не расхолаживаться. У вас не так уж много времени остается до защиты. А предзащита и вовсе на носу.

Профессор перебирается в Москву и советует своему аспиранту последовать за ним, как только такая возможность представится.

А у М. Кашкая работа почти готова. И он немедля обращается в управление кадров: «В связи с необходимостью ознакомить с новыми материалами и текстом научной работы моего руководителя Лебедева П. И., прошу командировать меня в Москву сроком на два месяца. Относительно длительности командировки имеется договоренность между академиком Ф. Ю. Левинсоном-Лессингом и профессором П. И. Лебедевым»^{40}.

10 июня 1935 года он выходит на защиту кандидатской диссертации.

ЗАЩИТА

С этого момента жизнь Мир-Али Кашкая приобретает явное ускорение.

Часть ленинградских ученых переброшена в Москву, куда перебазировался ГИН — Геологический институт. Там же получает новую работу его научный руководитель, сотрудничество с которым приобретает постоянный, рабочий характер. Лебедев торопит Кашкая с диссертацией, одновременно рекомендуя ему после защиты окончательно также перебраться в Москву. Благо работы хватает, квалифицированные специалисты наперечет, а Кашкай зарекомендовал себя вдумчивым, исполнительным ученым, со значительным опытом практической работы. Как-то незаметно он освоился в новой структуре Академии наук СССР, также перебравшейся в Москву: ему все время поручают различные срочные задания, он постоянно нужен в Институте геологии.

Телеграмма из Ленинграда о предстоящей защите 10 июня 1935 года застает его почти врасплох. Будучи человеком скрупулезным, старающимся до конца отшлифовать каждую мысль, каждую фразу, он тем не менее вынужден срочно выслать текст диссертации в Институт петрографии.

В связи с этим на защите вспыхнет краткая, но острая полемика.