Мир и война

3 июня. (Из выступления по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И.В.Сталина.)

«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу родину, начатое 22 июня, продолжается… Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины… (От автора: это за десять дней войны.) Над нашей родиной нависла серьезная опасность… Все силы народа — на разгром врага!..»

4 июня. «Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма. Композитор Д.Шостакович».

Юрий слушал выступление Сталина в общежитии на 19-й Линии Васильевского Острова.

В Академию уже съехались учащиеся. Каникулы были отменены, все ожидали дальнейших распоряжений. Настроение, во всяком случае, в юрином окружении, царило смутное. Но ни страха, ни, тем более, отчаяния, ни даже стремления драматизировать происшедшее не было. Просто некоторое как бы отупение от внезапности и огромности того, что случилось, и в то же время убежденность, что это ненадолго, потому что не может быть, чтобы надолго, чтобы наша армия отступала, чтобы сдавала наши неприступные границы, наши города… Слово «наши» было талисманом, заклятьем, обетом того, что ничего дурного, невозвратного, невосполнимого случиться с нами не может: ведь мы всегда были самые сильные, самые крепкие, сплоченные, дружные… И нас так много, и все нас так любят во всем мире… А то, что произошло, — наваждение какое-то, кошмарная случайность, и она будет быстро исправлена, ее последствия ликвидированы…

Слушатели уже начали получать направления в различные штабы, уезжать из Ленинграда в «спецкомандировки». Из учебного отделения Юрия тоже почти все разъехались. Расставались друг с другом небрежно, без эмоций: словно отправлялись просто на каникулы и ни минуты не сомневались, что к первому сентября опять соберутся здесь, чтобы по-прежнему отсиживать зады на лекциях, а в перерывах мчаться наперегонки в столовую, хватать в буфете «два хлеба, два масла, два чая» и слушать распевный крик буфетчицы: «Стаканыґ-ы!»

Юрий был среди тех, кого командировали в Москву, чему он приятно удивился: прямо домой. В его документе было сказано: «…лейтенанту Хазанову предлагается явиться в Автодорожное управление Красной Армии…» А находилось оно, кстати говоря, в здании Генерального Штаба на улице Фрунзе (бывшей Знаменке), где размещалось когда-то Александровское училище, по коридорам и классам которого хаживал, будучи юнкером, один из дядей Юрия Леонид Ещин. Тот самый, кто был участником «Ледового похода» Добровольческой белой армии, воевал в частях генералов Молчанова и Каппеля, отступал с ними до Владивостока, а потом писал стихи и перебивался случайными газетными заработками в Харбине, где и умер от водки и тоски, не дожив до пятидесяти лет…

Налегке — ведь не больше, чем на месяц-два — отправились они в столицу. Из более близких Юрию были в их группе Саня Крупенников и Петя Грибков. Хохмить этот заядлый остряк в те дни совсем перестал, к чему привыкнуть было поначалу трудновато.

Получилось так, что Юрия оставили в отделе кем-то вроде диспетчера; остальных «академиков» направили руководить автоколоннами, собранными с бору по сосенке — из городского транспорта и со всяких автобаз. Перевозили боеприпасы и вооружение с московских и подмосковных складов в воинские части, располагавшиеся вблизи от Москвы. Почему этим не занимался их собственный автомобильный транспорт, лейтенант автомобильных войск Хазанов уразуметь не мог. Возможно, машины так и не сумели слезть с колодок? Впрочем, особо Юрий не задумывался над этим, хотя видел, как оголились улицы столицы без грузовиков и автобусов.