Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Да и как знать? Будто бы ни о чём — но обо всём. Обо всём сразу. Это — инстинктивное движение интуитивного проникновения в суть жизни, в её смысл. Это — подслушивание слова. («Я думу свою потихоньку подслушаю…» — как просто, да не о простом написал Твардовский, умудрённый уже всей своей жизнью). Слово определяет думу. Оно как бы нащупывает затаённый в пространстве смысл, сгущает в образ или символ растворённое в воздухе загадочное нечто — прообраз, предсмысл. И эта ловля ускользающего, потустороннего миру ветра исподволь становится существом поэта — и он видится людям, миру непонятным, странным человеком. Вроде бы здесь, рядом, вроде бы участвует в общении, разговоре — а где-то там. Где же? Никто не узнает и не поймёт, да и сам поэт, скажи он откровенно, как на духу, ничего путного не объяснит. Потому что не знает: что это? откуда это? В истинном своём состоянии, условно — в состоянии творческом, поэт не принадлежит себе. И никому. Он проводник, восчувствователь, сказатель Слова. Жизнь — внутри, в душе; снаружи — существование, со всеми его прелестями (как в ироническом, так в прямом и — выше — в религиозном смысле).

* * *

О. Павел Флоренский не завершил своё интереснейшее исследование «Имена». В подготовительных заметках остался набросок к статье «Георгий». Вот его мысли об этом имени.

«(Георгий)

1919.III.6. Сергиев Посад.

Георгий. В этом имени, в звуках его, есть что-то твёрдое, но не железно-твёрдое, а скорее деревянное, не устойчивость духовной деятельности, а устройчивость довольно случайно и не глубинно определившейся воли, — не устойчивость, а упорство, которое, впрочем, не настолько мелко, чтобы быть отождествлено с капризом.

Георгий упорен, но это не неуклонность вожделеющей воли, в которой открывается тёмная первооснова бытия (Павел) и не простое бессилие, выражающееся в капризности и причудливых переменах решений (Константин), а большой упор хочу и решил, в котором довольно много усилия и напряжения. Георгий в этом „хочу“ довольно односторонен, он не видит других сторон дела, или скорее не хочет видеть в данный момент, ибо чувствует, что у него не хватит мощи преодолеть их, вобрать в себя и подчинить себе эти другие стороны, а не раствориться самому в них и не подчиниться им. Георгий не блестящ и в особенности не талантлив; но он умён, и умом, хитростью и настойчивостью добивается своего. Георгий не из тех, кому даётся всё легко; но тем не менее, даётся, ибо он вынуждает, вымогает из недр творческих природы то, чего хочет. Он воистину есть земледел, ибо он, натужившись, выпахивает почву действительности и, учтя коварство и причуды её, хитростью и приёмами, в которых однако больше привычки и эмпирически найденного метода, нежели вдохновения и умозрения, выращивает плоды, которых ждёт. Георгий не вдохновенен и не парит; но он и не погружён в корыстные расчёты: его практика имеет нечто космическое, более широкое, нежели простая корысть, как его мысль, никогда не огненная, не чистая, не самодовлеющая, не бывает вне практических задач и намерений».

* * *

Что-то в этом есть, в этих — при всей их приблизительности — прозрениях…