Мир на Востоке

Часть третья

ДЕЛО, КОТОРОМУ МЫ СЛУЖИМ

ПЕРВАЯ ГЛАВА

В октябре стало известно: металлургический комбинат будет перепрофилирован,

как гласило новое, еще непривычное слово. Едва разнеслась эта весть, город, насчитывавший уже шестнадцать тысяч жителей, заволновался, забурлил. Оно и понятно: три четверти городского населения были так или иначе связаны с комбинатом, то бишь с его низкошахтными печами, так что судьбы людей оказались в прямой зависимости от судьбы печей. Даже окрестные села и те испытывали нервозность, не зная, что сулит им завтрашний день города.

А между тем причиной всех этих панических настроений, как всегда в таких случаях, послужило отсутствие гласности, ибо о перепрофилировании комбината люди узнали не из официального сообщения, а по слухам. Тем камнем, который потащил за собой лавину, явилось трагикомическое происшествие на уже упоминавшемся празднике по случаю Дня республики. А случилось вот что.

Веселье было в самом разгаре. На танцплощадке было не протолкнуться, дым стоял столбом, мужчины поснимали пиджаки, кое-кто уже порядком захмелел, в том числе и бригадир коксовиков Мулле Вамсбах по кличке Кактус, и в трезвом виде не очень жаловавший свое прозвище, а в пьяном так вообще его на дух не выносивший. Пока Вамсбах сидел за столом и принимал очередную рюмку, некий элегантно одетый молодой человек с загорелым лицом отплясывал с его женой — пышнотелой блондинкой, имевшей, как и ее муж, «цветочное» прозвище — Азалия, хотя, конечно, никто ее в глаза так не называл.

Вот уж поистине жизнь — лучший драматург! Как часто бывает, что из какого-нибудь сущего пустяка рождаются вещи прямо-таки судьбоносного значения!

По роковому стечению обстоятельств дебелая жена Вамсбаха работала в заводской оранжерее и в силу своей профессии, естественно, разбиралась в цветах. Знала она и то, что название цветка «азалия» взято из древнегреческого и в переводе на немецкий означает нечто вроде «худышка». Но в отличие от большинства присутствовавших в зале молодой человек не был посвящен в такие биографические подробности своей партнерши по твисту и потому, услыхав, как кто-то назвал ее Азалией, решил, что таково ее законное имя. В полночный час, после, должно быть, уже двадцатого танца кряду, он прошептал ей на ушко:

— Давай перейдем на «ты», зови меня Зигги, а я буду, если ты не против, звать тебя просто Азалией.

Не расслышав толком в грохоте оркестра, что говорит сей донжуан, но поняв по его воркующему голосу, что, видимо, нечто приятное, жена Вамсбаха кивнула. Когда же во время томного танго она отчетливо услышала, как, прижимаясь к ней, он бормочет «О, моя Азалия!», она оттолкнула его и злобно спросила:

— Ты что, сбрендил, что ли? Танцуешь со мной, а вздыхаешь по какой-то Азалии! Или ты меня спутал с кем-то? Меня зовут Сибилла!

В праведном гневе она устремилась к своему столику. Сообразив, что он сморозил что-то не то, и желая разрядить обстановку какой-нибудь шуткой, молодой человек последовал за нею и в тот момент, когда барабанщик на сцене выдавал дробь, громко прокричал:

— Из-за чего ты так обиделась? Азалия — прекрасное имя! Я же тебя не кактусом назвал!

Тут жена Вамсбаха разъярилась пуще прежнего. Обернувшись к мужу, своими торчащими вихрами действительно напоминавшему кактус, она возопила:

— И ты терпишь, Мулле, что нас с тобой так оскорбляют? Что какой-то прохвост потешается над нашей внешностью?

Музыка оборвалась. Все повскакали с мест и уставились на Мулле, ожидая, как он поступит с обидчиком. Поняв, что у него нет иного выхода, как быть героем, Мулле с грозным видом поднялся со стула, хоть и чувствовал, что едва держится на ногах.

— Молодец! Врежь ему, Кактус! — раздались отовсюду подбадривающие крики.

Поначалу Вамсбах был настроен мирно, однако слово «кактус», пусть и сказанное своими, подействовало на него, как красная тряпка на быка. Он побагровел, сдвинул брови и, испустив нечленораздельный, но воинственный вопль, бросился на соперника, которого, кстати, видел первый раз в жизни. Вероятно, тот был на заводе новеньким. Зигги, однако, оказался не робкого десятка. Приняв боксерскую стойку, он отбил нападение Вамсбаха, благо тот путался в собственных ногах, и изготовился сам провести атаку. Неизвестно, чем бы закончился этот поединок, не вмешайся в дело Герберт Бухнер, один из немногих оставшихся трезвыми в этом зале. На голову выше обоих, он решительно встал между петухами, схватил одного за шиворот, другого за галстук, раздвинул свои могучие руки в стороны и властно произнес:

— А ну, кончай базар! Сегодня такой день, праздник, а вы тут потасовку затеяли!

— Это все он! — пробурчал Вамсбах. — Ишь, решил нас с женой цветочной клумбе уподобить! Я ему такую азалию с кактусом покажу — он у меня сам одуванчиком станет!

— Вы его больше слушайте! — стал защищаться Зигги. — Он сам первый начал. Вы ведь, товарищи, своими глазами видели…