Мир на Востоке

— Ты предал меня, — бросил он ему в лицо, когда они наконец встретились, — предал самым подлым образом. Ты нарушил слово. — Кюнау вспомнил, как когда-то такой же резкий разговор вышел у него со Штейнхауэром. — Все вы, газетные писаки, одним миром мазаны. Смотрите только, откуда ветер дует. Ты не мне нанес удар в спину, а рабочим. Я ведь ради них старался…

— Ты пойми, — оправдывался Франк, — я не могу делать то, что мне нравится. Я подчиняюсь окружному комитету. Клуте Бартушек меня заставил…

— Ах, этот евнух, у которого и голоса-то нет! Хочешь уйти в кусты — пожалуйста. Я буду бороться, докажу, что коммунист должен обладать инициативой, готовностью пойти на риск, собственным мнением. Я до Совета Министров дойду, до ЦК.

Франк уже не знал, на чью ему встать сторону, противники казались одинаково сильными. Клуте Бартушек так же стремился служить делу социализма, как и Манфред Кюнау. Речь ведь шла о нюансах, а он не умел пока их различать. Франк решил, что ему надо посоветоваться с друзьями, и, к большому удивлению последнего, позвонил Ахиму Штейнхауэру.

Сняв трубку и услышав голос Люттера, Ахим по его несколько сконфуженному тону понял, что собственной позиции у него нет. Ахиму не нравилась вся эта история. Он не стал резко возражать, дал Люттеру выговориться. Но согласиться на то, чего просил от него Франк, никак не мог. Нет, он не станет писать статью против Кюнау, тем более что все последние годы в своей газете не выступал против секретаря парткома.

Ахим пошел к Дипольду. Он считал, что директор комбината — самый подходящий советчик в этом вопросе. Он человек справедливый, с замечательной биографией, в концлагере сидел, и с Кюнау ему ближе приходится сталкиваться, чем всем им.

Дипольд согласился на разговор, только попросил:

— Сегодня такой теплый день, хочется свежим воздухом подышать. Давай погуляем немного, сходим к реке. Хоть ненадолго из кабинетов вырвемся. Врачи советуют делать это как можно чаще. И, вероятно, не так уж неправы.

Дипольд умел внимательно слушать. Он давно понял, что этот журналист не конъюнктурщик и не выскочка. По правде говоря, Кюнау был ему несимпатичен с самого начала, и он даже сказал ему прямо, что они вряд ли сработаются, потому что жалел о прежнем секретаре парткома Хорсте Купфере, с которым они тут вместе начинали, закладывали на бывших луковых плантациях фундамент для будущих цехов комбината, Пока Штейнхауэр говорил, Дипольд не без грусти вспоминал прошлое. Годы прошли, теперь у него больное сердце. Сколько он еще протянет? Странно, как он еще справляется со своим старым мотором. Теперь вот собираются еще стимулятор вшивать, одному из первых в республике. Придется выступить в роли подопытного кролика. Дипольд старался внимательно вслушиваться в то, что говорил Штейнхауэр, но снова с сожалением вспоминал о Купфере. Семнадцатое июня… Все это было слишком странно и необъяснимо. Человек, у которого хватило мужества поднять восстание в лагере… Потом он слышал, что с Купфера сняли выговор и назначили директором Дома культуры где-то в Мекленбурге. Но однажды его обнаружили в лесу в служебной «волге» с молоденькой девицей из танцевального рабоче-крестьянского (в этой местности скорее крестьянского) коллектива, с которой он предавался одному из приятнейших в мире занятий. Однако у секретаря райкома, который и обнаружил, охотясь в этих местах, заблудившуюся «волгу», явно не хватило чувства юмора, и Хорст Купфер снова был смещен.

А теперь вот и с Кюнау творится что-то неладное. Несмотря ни на что, они привыкли друг к другу, вроде сработались. Нет, пожалуй, Штейнхауэр прав, что сомневается в правоте Люттера.

Тем временем они уже подошли к реке, лениво несшей свои воды. Солнце грело совсем по-весеннему. Казалось, все оживает и раскрывается навстречу теплу. Река сверкала на солнце, в зеленой траве желтели цветочки мать-и-мачехи. Из едва зазеленевших кустов раздавалось пение вернувшихся в эти места дроздов.

Фриц Дипольд потянулся, сделал несколько приседаний, глубоко вдохнул, выдохнул, очищая легкие теплым весенним воздухом.

— Советую проделать то же самое, — сказал он Ахиму. — Я, может, только потому и жив еще, что в самой тесной камере старался гимнастику делать. Вы, молодые, нынче быстро жирком обрастаете.

А Штейнхауэр вспоминал разговор с Франком, который произошел у них на следующий день после встречи Нового года, когда дети и жены отправились в зоопарк.

Сначала они поговорили о том, как женщины любят интриги, что Лина стала просто невыносимой. Потом… Да, тогда еще Франк был совершенно далек от того, чтобы осуждать Кюнау, как он это сделал в своей статье. Совсем наоборот, он изо всех сил старался убедить Ахима, что именно такой человек должен быть партийным вожаком комбината, умный, бесстрашный, умеющий, когда надо, пойти на риск. Ваша с Эрихом неприязнь к нему, говорил Франк, проистекает от каких-то давних предубеждений, недоразумений. И потому он просто справедливости ради просит, чтобы Ахим, который обычно не судит о людях предвзято, и в этом случае не выносил сразу приговора.