Мир неземной

Мы провели остаток ночи, прижавшись друг к другу на моей слишком длинной двойной кровати. Когда вечер стал тихим и темным, я услышала плач Энн. В ту ночь ее мучительные рыдания казались мне слишком драматичными, и я ждала, пока подруга успокоится и уснет. Когда это наконец произошло, я лежала и гадала: что она знает? Что Энн знает о боли, этом темном и бесконечном туннеле? И я почувствовала, как мое тело напряглось, как мое сердце ожесточилось, и я больше никогда с ней не разговаривала. Она прислала мне текстовые сообщения на следующий день, после того как вышла с экзамена.

«Можно приехать увидеть тебя? Я принесу пинту мороженого, перекусим».

«Еще раз прости за вчерашнюю ночь. Нечего было на тебя давить».

«Ау? Гифти? Если ты на меня злишься – понимаю, но давай поговорим?»

Сообщения приходили ровно две недели, а затем настала тишина. Энн закончила учебу, наступило лето, я поехала домой в Алабаму, подработать официанткой и накопить немного денег, прежде чем мне придется вернуться в колледж. Следующий год начался так же, минус подруга. Я с головой ушла в работу. Я проходила собеседование в лабораториях по всей стране. Я не молилась много лет, но иногда перед сном, когда скучала по Энн, я разговаривала с Нана.

Глава 50

Моя мама проснулась и сидела в постели на следующий день после того, как я подготовила хромую мышь для оптогенетики.

– Привет, – сказала я. – Хочешь сегодня выйти? Мы можем где-нибудь позавтракать. Ты как, не против?

Она слабо мне улыбнулась.

– Только воды, – попросила мама, – и батончик мюсли, если есть.

– Конечно, у меня их целая куча. Дай-ка подумать. – Я бросилась в кладовую на кухне и вытащила все, что могла. – Выбирай.

Она взяла батончик с арахисовым маслом и шоколадной крошкой и кивнула мне. Затем отпила воды.

– Я могу остаться сегодня с тобой, если хочешь. Мне не нужно в лабораторию.

Это была ложь. Если бы я не пошла туда, то свела бы на нет неделю или больше работы, и пришлось бы начинать все сначала, но я не хотела упускать свой шанс. Я чувствовала, что моя мать была моим личным сурком. Увидит ли она свою тень? Неужели зима закончилась?

– Ступай, – ответила мама. – Ступай.

Она снова легла под одеяло, а я закрыла дверь и бросилась к своей машине, испытывая одновременно грусть и облегчение.

~

В лаборатории был повод для праздника. Хан опубликовал свою первую статью в журнале Nature. Он был основным автором статьи, и я знала, что его постдокторская работа скоро закончится. Я уже начинала по нему скучать. Я купила кекс в магазине на территории кампуса и принесла его Хану, зажгла единственную свечу посередине и спела странную версию «С днем рождения», заменив слова на «Поздравляю, Хан».

– Тебе не нужно было этого делать, – сказал он, задув свечу. Его уши снова стали красными; мне было приятно увидеть знакомый оттенок, и я задумалась, почему он вообще исчез. Ценой сближения с Ханом стало меньшее проявление этой странной и восхитительной реакции организма.

– Шутишь? Может, я еще к тебе на работу скоро попрошусь.

– Сказала женщина с двумя статьями в Nature и одной в Cell. Я просто пытаюсь тебя нагнать.

Я посмеялась над ним и принялась за работу. Я мечтала попасть в эту лабораторию из-за ее тщательности, из-за того, что каждый результат нужно было проверять, а затем перепроверять. Но наступал момент, когда подтверждение превращалось в прокрастинацию, и я знала, что приближаюсь к этой точке; возможно, я уже ее миновала. Хан был прав. Я хорошо выполняла свою работу. А мечтала стать еще лучше, быть лучшей. Мне требовалась собственная лаборатория в элитном университете. Профиль в The New Yorker, приглашения выступить на конференциях – и деньги. Хотя академия не лучший способ заработать кучу денег, я все же мечтала об этом. Я хотела прыгать в нее каждое утро, как Скрудж из «Утиных историй», мультсериал, который мы с Нана смотрели, когда были молоды, а денег не хватало. Поэтому я проводила тест за тестом.

Энн называла меня помешанной на контроле. Она говорила это дразняще, с любовью, но я знала, что подруга имела в виду, и знала, что она права. Я так и хотела. Я хотела рассказывать свои истории по-своему, в свое время, устанавливая своего рода порядок, которого на самом деле не существовало. В последнем сообщении, которое Энн мне прислала, говорилось: «Я люблю тебя. Ты знаешь это, верно?» Потребовались все мои силы, чтобы не ответить. Я наслаждалась своей сдержанностью, болезненным удовольствием, похожим на похмелье, словно у человека, который выжил в лавине только затем, чтобы потерять конечности из-за обморожения. Эта сдержанность, этот контроль делали меня ужасной во многих вещах, зато помогали добиваться результатов на работе.