Мир приключений 1975 г.

Вернулся Тальвавтын хмурый и сосредоточенный. Мы вошли с ним в ярангу, и он пригласил меня сесть с ним на шкуру пестрого оленя, на почетное место под громадным балдахином откинутого полога.

— Упрямый стал Экельхут, старый, не понимает, как жить надо… — проговорил Тальвавтын, закуривая трубку.

Старуха тем временем сложила круг из крупных голышей, ограждая очаг. По старинному поверью, это препятствовало проникновению в ярангу злых духов.

Поодиночке стали входить старшины. Лица их мне были знакомы. Молчаливо и важно они усаживались на шкурах, вытаскивали длинные трубки и закуривали, высекая огнивами блестящие искры. Скоро шатер заполнился суровыми, загорелыми людьми.

Невольно я вспомнил тот — первый совет, безжалостно решивший нашу участь. Холодок пробежал по спине. Двадцать сумрачных людей сидели передо мной загадочные, как сфинксы…

Тальвавтын нетерпеливо оглядывал своих сподвижников. Экельхута среди них не было.

Прошло еще некоторое время. Все сидели спокойно, покуривая свои трубки. Наконец рэтэм заколебался, и в ярангу вошел Экельхут в замшевой камлейке, изукрашенной белой бахромой. Он держал почерневший от времени бубен. Экельхут прошел мимо почетного места и сел рядом с Вельвелем, напротив нашего балдахина. Лицо его, иссеченное морщинами, неподвижное и высокомерное, напоминало маску.

Первый заговорил Тальвавтын. Говорил он долго, с воодушевлением, очень быстро. И мне удалось уловить лишь общий смысл его экспансивной речи.

Король Анадырских гор сказал, что настали новые времена и в Пустолежащей земле скоро негде будет укрыться последним эрмэчынам [15]и шаманам. Он говорил, что долго думал, какой путь должны избрать люди Пустолежащей земли. Сейчас надо торговать с русскими — оставить тропу распрей и свернуть на мирный путь торговых сношений.

И если удастся завязать торговлю, то новые порядки, которые так не нравятся эрмэчыпам и шаманам, установленные вокруг Пустолежащей земли, долго не придут сюда — пока будут у людей Пустолежащей земли лишние олени, которых можно продавать “людям, копающим золото”.

— Удивительно, — продолжал Тальвавтын, — что некоторые не понимают всего этого, может быть, потому, что они стали слишком старыми. И предлагают снова вступить на военную тропу — принять оружие от чужих людей, которые потом захватят древнюю землю чаучу жадными руками. И эти непонимающие люди даже хотят убивать гостя, который впервые пришел мирно торговать оленей у наших эрмэчынов!

Конечно, речь Тальвавтына была куда более интереснее и ярче, чем я передаю. Слова Тальвавтына многие присутствующие воспринимали очень живо, отвечая одобрительными возгласами:

— Кайво!

— Гык [16], гык!

— Эмнобык [17]!

— Какомей [18]!..

В устах короля Анадырских гор эта “тронная речь” звучала как откровение и была по-своему логична…

Окончив свое слово, Тальвавтын опустил голову и задумался. Затем неторопливо зажег погасшую трубку и внимательно оглядел своих сподвижников, словно желая убедиться, какое впечатление произвели его слова.

Оживление царило в яранге. Видимо, жить изгоями на пустынных плоскогорьях порядком всем надоело. Только Экельхут и его сторонники оставались сумрачными.

Тальвавтын, сдвинув мохнатые брови, долю смотрел на Экельхута и наконец резко сказал:

— Говори теперь ты, Экельхут…

Все притихли, ожидая ответа старого шамана. Экельхут спокойно загасил трубку пожелтевшим от табака, узловатым пальцем и ответил:

— Шаманить надо — спрашивать духов, как жить дальше…

Экельхут стянул с себя замшевую камлейку, обнажив до пояса смуглое жилистое тело. Выколотил погасшую трубку, набил свеженарезанным черкасским табаком и закурил. Он сидел невозмутимый и сосредоточенный, глубоко втягивая дым в легкие.

Старшины застыли. Неподвижно восседал и Тальвавтын, глаза его ярко блестели.

Языки пламени освещали красноватыми бликами скуластые лица старшин, полуобнаженного Экельхута. Длинные причудливые тени колебались на полотнище рэтэма. Вся эта сцена казалась мрачным сном, напоминала жрецов перед жертвоприношением.

Экельхут взял бубен и ударил по натянутой перепонке. Сначала тихо, потом все громче и громче. И затянул протяжный напев без слов:

— Ах, яа-ка, яа-ка, яа-ка… ах, яа-ка!

Так призывал он духов, которые должны были явиться сквозь его тело. Шаман вскочил и стал бесшумно прыгать на шкурах возле очага, то вздымая бубен, то опуская его, ударяя в такт своей дикой и ритмичной пляске. Длинная темная тень металась по рэтэму, словно черное, встрепанное привидение.