Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Ждал эту зрительницу с нетерпением. Песен в программе у меня тогда было ровно пять.

* * *

Когда я итожу то, что прожил, вспоминаю одно и то же: эстрада всегда была большим клубом по интересам — точно таким же, как кружок макраме, качковый подвал или гей-клуб. В эстрадные зрители совсем незачем рекрутировать людей с классической ориентацией.

Надежда услышать Бродского в исполнении Петросяна всегда остается зыбкой. Но и посыпать дустом всех, кому нравится Кадышева, — на мой взгляд, обыкновенный фашизм.

Помню, как я был совершенно убит горем, когда столбовая дворянка Александра Эрнестовна Бауман, которую на старости ее лет опекал мой приятель Нодар, поведала о своем равнодушии к Аркадию Райкину и добила меня мрачным признанием, что никогда не находила ничего смешного в его миниатюрах.

Сам же Нодар, человек весьма образованный и глубокий знаток классической музыки, вполне мог высидеть эстрадный концерт и нередко помогал мне с репризами, когда я «пробовал» на нем сырые тексты. Монолог «Пауза в мажоре», не в обиду сатирику Мишину, отчасти дополнен этим любителем-музыковедом, и его шутки даже несколько «переигрывали» исходный текст.

Феномен эстрады — это точно не телевизионный феномен. Именно он рождает вечное недоумение «над чем они смеются?», поскольку сам смех адресован именно некоему сообществу людей, принявшему условности коллективного смеха, в отличие от того искусства, которое всегда адресуется персональному слушателю.

Вопрос даже не в качестве материала, который разнится для эстрады и стихотворного вечера, а именно в том, что и стихотворный вечер, и эстрадный концерт — это закрытые тусовки людей, вероятность встречи которых в обычной жизни определена только общей нуждой ходить в магазин или пользоваться метрополитеном.

Сравнительная численность таких собраний, конечно, тоже неравноценна. Но зато сколько вальяжности придает любому меньшинству сознание своей исключительности!

Самым разумным было бы, как в известной шутке, просто не устраивать парад гордости в день десантника. И не навязывать, как картошку, Бродского там, где зачитываются Донцовой.

* * *

Один крупный кинорежиссер сказал мне: «Тебя нужно специально снимать».

Один знаменитый драматург сказал: «На тебя нужно специально писать» — и, к сожалению, вскоре после этого умер.

Один большой телевизионный начальник сказал, что для меня нужно специально что-то придумать, а известный театральный режиссер обещал специально что-то поставить…

Кажется, в слове «специально» заключен какой-то потаенный смысл, и он связан с каким-то особенным реквизитом — то ли со стариковской коляской, то ли с палочкой… Возможно также, что исполнение этих желаний назначено там, где всех нас ждет ныне покойный драматург. Но тогда решение вопроса и вовсе откладывается на неопределенное время: актер — существо зависимое, и мне придется еще неизвестно сколько дожидаться одного молодого композитора, который как-то признался, что рассчитывает сочинить для меня что-то специальное…

* * *

В общем, могло быть хуже. 23 апреля 2019 года в Ютьюбе состоялась премьера фильма «Родина нашего страха — Колыма». Самое страшное из ругательств, прилетевшее вслед картине Дудя — «комик» — даже не оценочное суждение. Это, будем считать, одна из специализаций моей любимой профессии.

Когда приблизительно те же самые люди писали мне, оргазмируя от собственного остроумия, «качок», я тоже не находил в этом ничего страшного. В общем, на что тут сердиться? Я не раз салютовал всем дрыщам — из спортзала, мотивируя их хоть на полчаса оторвать свои задницы от дивана.

Главное, что мне нужно было усвоить из уничижительных, по мнению моих совершенных во всем критиков, прозвищ — что «комик», что «качок» — абсолютно недостаточно, чтобы стать вровень с любым упоротым сталинистом.

Пока фильм за считаные дни набирал миллионы просмотров, бухгалтеры и специалисты по Сталину снова вооружились цифрами: то есть занялись собственно тем, о чем я говорил Юрию во время съемок: «Они будут называть беллетристикой написанные мучениками ГУЛАГа страницы и снова будут рыться в числе официальных приговоров, как будто наше усатое чудище только и было озабочено тем, чтобы оставить как можно больше свидетельств своей параноидальной мизантропии».

Но ведь могло быть и хуже. Не было бы этого фильма, не было бы и сотен тысяч откликов на него от тех, кому завтра предстоит решать: как жить, кем стать, кого, если, наконец, случится выбор, выбрать.

Я получил много писем с благодарностями, много добрых отзывов от неизвестных мне людей, хотя совсем немного поучаствовал в фильме, который так неожиданно взорвал Рунет.

После маленькой бури в Сети можно было спокойно вернуться к своей любимой работе комика и по привычке ходить в спортзал. А сталинистам — ой! — пришлось еще целый год томиться, чтобы в марте опять притащиться с гвоздиками к своему усатому идолу…

* * *