Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Аргумент про отвлечение от насущных бед и дел любым праздником кажется довольно лукавым — поскольку праздник, по определению, представляется мне здоровее и приятнее, чем тризна. И если для него находится бесспорный повод, то отчего же нехорошо приготовиться к нему: сшить костюмы, изготовить реквизит и, чтобы не столкнуться на сцене, условиться о мизансценах?…

Конечно же, надо спросить у знакомого окулиста про эту особенность зрения — спотыкаться на отдельных знакомых мне словах. Возможно, это следствие ослабления аккомодационной функции глазной мышцы.

Но четкость почему-то избирательно пропадает на словах, за которыми вырастает тенью только упрямое сопротивление любому единению, любому примирению, любому празднику…

* * *

— Кто это там скребется, твою мать? — Здоровый голый мужчина наполовину высунулся из комнаты, которую я минут пять пытался открыть своей карточкой, каждый раз отзывавшейся красным огоньком в двери номера, расположенного этажом ниже.

Я обомлел. Значит, все эти четыре дня я методично менял ключ на рецепции, списывая неполадку то на соседство карточки с телефоном, то на несовершенство гостиничной техники.

Силы небесные, простите мне мою рассеянность! Я, кажется, способствовал развитию импотенции у мужика, которому еще жить и жить, когда прерывал своим ранним вторжением его самые сладкие утренние часы, ломясь после завтрака в чужую, полную волнующих тайн комнату…

Разве я виноват, что в предыдущей гостинице жил этажом ниже, а двумя днями раньше в светелке с точно таким же номером?

Мужик, конечно, восстановится от психотравмы, но что он успел подумать обо мне, узнав меня и услышав невнятный лепет про несосредоточенность?

Я больше не буду! Вернувшись домой и прежде чем открыть дверь, теперь всегда внимательно смотрю на кнопку лифта, затем на коврик перед дверью, а затем пытливо сверяю номер квартиры с пропиской в паспорте.

* * *

Дорожная дрема — это и есть мой главный сериал.

Сколько раз мне не везло просыпаться на самом интересном месте. Звоночками новых сообщений в WhatsApp’e, треньканием колокольчиков из социальных сетей стелется теперь обочина любого моего сна во время бесконечного путешествия по России.

Те, кто бывал на Кузнецком Алатау, все, кто хоть раз продолжил этот путь в горной Шории, знают, какими неслыханными красотами открывается путешественнику эта сибирская сторона.

Величественная явь за окном выступает продолжением волшебного сна, где и слепящая белизна, и пышность седого леса, и серебристый серпантин, виляющий между гор, — все представляется доброй сказкой, в которой просто не может быть дурного конца.

— Тормоз отпусти! Отпусти тормоз!!! Выводи рулем! — слышу я сквозь потревоженный каким-то вращением сон.

Вот оно, самое гадкое место любого моего сновидения: жизнь моя теперь во власти сердцебиения, которое я никогда не смогу унять, если не сумею проснуться.

Кажется на секунду, что погашенная водителем скорость вернет мне еще шанс увидеть все грядущие сны, лишь бы в этот раз не было больно, не было так безнадежно коротко — особенно сейчас, среди этой еще не рассмотренной толком красоты.

Машина на несколько секунд выровняла движение, а потом заскользила боком, поперек дороги, забирая влево, неотвратимо приближая конец самого тихого и нелепого сна.

Я не знаю, кого мне благодарить за это третье в моей жизни чудо спасения. Я не знаю, что крылось за новым предложением продолжить жизнь с белоснежного листа…

Потом были остановившиеся машины, и участливые водители, и порванные тросы после неудачных попыток вызволить нас из кювета. Потом был легкий рывок, который вернул нас на дорогу, потом была жаркая болтовня в машине, а потом — внезапная тишина.

И уже не первое по счету начало новой жизни…

* * *

Однажды Лешу Колгана, с которым мы вместе играем в Театре мюзикла, во время съемок поселили в небольшом отеле с приметами особенного питерского шика: видом на мрачный колодец, образованный стенами соседних домов, бюстом Наполеона на отдельной полке и приятной ветхостью гостиничного имущества.

В первую же ночь Леша проснулся от симфонического грохота, который спросонья принял за стук в дверь. Тревожный вопрос: «Кто там?» — остался без ответа.

Стряхнув остатки сна, мой приятель услышал наконец стоны и команды соседки, терявшиеся поначалу в громыхании кровати. Он понял, что стены его злосчастной обители — всего лишь декорация из картона, и при известной ретивости эта декорация падет, не оставив никакого шанса на privacy по обе стороны зыбкой перегородки. За неделю Алексей узнал не только имена и предпочтения неутомимой парочки, но даже успел приноровиться к их строгому расписанию: ночное буйство без всяких перерывов продолжалось ровно с трех до пяти часов ночи.

За день до отъезда раздался звонок. Звонили с рецепции. Голос девушки в трубке был одновременно непреклонный и робкий:

— Господин Колган, ваши соседи жалуются, что вы очень громко разговариваете по телефону…

* * *

На Колыме папе в контору надо было звонить 2–68.