Мир тесен

Ба-бах! Бросив грести, вглядываемся в ту сторону, где прогремел взрыв. Там, возле Лисьего Носа, шастает второй баркас, на нем мичман Жолобов, Копьёв, Алеша Ахмедов и еще несколько наших парней. У них свой кабель — от Лисьего Носа на Кронштадт. Их не видно — они где-то за серым островком Четвертого Северного.

— Это не мина, — говорит Склянин. — Мина знаешь как шарахнула бы?

— Факт, что не мина, — говорит Радченко. — Мелкий взрыв. Ну, пошли дальше.

Ветер свежеет, гонит волну, и наш баркас, придавленный тяжестью кабеля, идет грузно, медленно, и вода начинает перехлестывать через борта.

Радченко нагнулся над ползущим кабелем, смотрит, нет ли еще повреждений.

— Ну, все, — говорит он. — Пятнадцать метров вырезать.

Идем обратно — к тому месту, где начало поврежденного участка. Тут останавливаемся. Радченко режет кабель ножовкой, а мы тоже не сидим без дела: вычерпываем воду, качающуюся под деревянными решетками-рыбинами, да уже и выше рыбин. Черт, не бывает, чтоб не промочить ноги.

Обрезав поврежденный участок кабеля, Радченко подключает к обнажившимся жилам телефон, вызывает начальника Кронрайона СНиС и докладывает: повреждение найдено… шлите вставку пятнадцать метров… жду…

Обрезанные концы стягиваем, связываем металлическим тросиком, чтоб не съехали с роликов в воду. Теперь — ждать. Над нами плывут, громоздясь и перестраиваясь, облака. Плывут на восток, в Ленинград… в мой Ленинград, в который мне никак не попасть… в котором уже не ждет мама… Там Светка Шамрай со своими девочками из МПВО подбирает на улицах осиротевших детей… выносит их из разрушенных домов… Чего это вдруг я подумал о Светке?..

— Старшина, — говорю. — С нас ведь требуют бесперебойную связь, так?

— Ну? — глядит на меня Радченко непроницаемо черными, как украинская ночь, глазами. — Само собой.

— Пусть оборудуют специальное судно.

— А ты пойди к начальнику района, — басит Склянин, — и стребуй.

— И какаву стребуй, — добавляет Саломыков. — Пусть какаву выдают. За вредность работы.

Вообще-то Саломыков, после того как Ахмедов пообещал убить его, притих. Извиняться, конечно, не стал, но — не задирает теперь Алешу. Правда, Жолобов теперь не назначает Ахмедова в одну группу с Саломыковым.

Вот чего я не понимаю. Разве мы не затвердили с детства как аксиому, что все национальности равны? Что задевать национальное чувство человека стыдно. Не только стыдно — противозаконно! Откуда же взялся Саломыков?

И еще: за что он ненавидит меня? Вот ведь, не преминул уколоть: «какаву стребуй». Если я учился в университете, в то время как он занимался сцепкой вагонов, то, значит, он, рабочий, имеет право презирать меня, студента? «Какава»! У нас в семье «какаву» не пили. А хоть бы и пили — разве какао презренный продукт? Я слыхал, оно входит в рацион подводников. Вот бы и нас стали им поить! Да Саломыков первый бы прибежал!

Часа полтора мы болтались в Маркизовой луже, за это время успел пройти ленивый дождик, успела вспыхнуть и погаснуть артиллерийская дуэль между Кронштадтом и Южным берегом. Часто мигали бледные вспышки огня.

Наконец появился катер — разъездная «каэмка» начальника Кронрайона. Сам Малыхин привез заказанный кусок кабеля. «Каэмка» подошла, мы ухватились за ее борт и приняли вставку, свернутую в бухту. Потом Малыхин перескочил к нам в баркас, и «каэмка», стрельнув синим выхлопом, умчалась обратно в Краков.

Пошла работа. Мы держали брезент с левого, наветренного борта, чтоб водой не плеснуло на место пайки. Ох и трудно паять на волне! Олово не успеет остыть, тут рывок — может надлом получиться, а надлом — это значит, что кабель сядет на пайке, и вся работа коту под хвост. Но Радченко паяет на волне, как на суше. Как ухитряется Федор Васильевич? Расставил пошире ноги в коротких сапогах и будто слился с кабелем и волной. Мне, думаю, никогда не научиться паять так артистически.

Малыхин, развалясь на кормовой банке, говорит:

— Я сперва Жолобову вставку завез, потом уж к тебе, слышь, Васильич?

— Слышу, — отвечает Радченко, не отвлекаясь от пайки.

— А у него в баркасе, смотрю, рыбьи хвосты шевелятся. — Малыхин показал ладонями это шевеление. — Где ты, спрашиваю, рыбу добыл? На удочку, говорит, взял.

— Да какая удочка! — взволновался вдруг Маковкин. — Мы же слышали, товарищ лейтенант! Гранатой он шарахнул!

— Откуда у него граната? — Техник-лейтенант Малыхин повел на Колю курносым носиком. — Не-ет, не угадал. На Лисьем Носу толовой шашкой разжился. Во дает Анкиндиныч, — засмеялся он.

Радченко кончил паять жилы, все семь четверок. Теперь мы надеваем на место пайки свинцовую муфту, и Саломыков начинает ее пропаивать. Радченко, усталый, садится рядом с Малыхиным на кормовую банку, закуривает, и я слышу, как Малыхин его спрашивает:

— Кабель на Владимирскую батарею знаешь?

— Владимирская батарея? — Радченко медленно мигает, вспоминая. — Так она ж давно разоружена. Там нет никого.

— Спецстанцию там ставят, — понижает голос Малыхин, как будто нас могли услыхать вражеские уши. — А нам приказано обеспечить связь с Кронштадтом.

— Да он давно заброшен, кабель на Владимирскую. Я и не знаю, где проложен…