Внешне де Голль не разделял стремлений к европейской интеграции и идее наднациональной Европы, публично он говорил о «Европе отечеств», но оставался прагматиком и не возражал против больших объединений, созданных с конкретной целью, если в них легче было защищать французские интересы. В К. Аденауэре де Голль увидел человека, который отвечал его представлениям о демократическом политике. 14 сентября 1958 г. де Голль пригласил Аденауэра в свою резиденцию в Коломбе-ле-Дёз-Эглиз на, как он сам выразился, «историческую встречу старого француза с очень старым немцем». Впоследствии состоялось около 40 встреч двух политиков, которые заложили основу франко-германской оси, основанной на ограничении наднациональных аспектов ЕЭС, причем экономическая составляющая ЕЭС отлично функционировала через взаимосвязь французской и германской экономик. Таким образом, сбалансированное соглашение, от которого зависел успех ЕЭС, было претворено в жизнь двумя старомодными консервативными католиками. Причем их дружеские отношения были скреплены и общей антипатией к Великобритании.
Де Голль недолюбливал Великобританию за то, что она, по его мнению, претендовала на статус, неоправданный ни ее ресурсами, ни ее внешнеполитическими усилиями. Аденауэр говорил, что испытывает неприязнь к «русским, пруссакам и англичанам». В июне 1961 г. британский премьер-министр Г. Макмиллан представил кандидатуру Великобритании для вступления в ЕЭС. Де Голль наложил на нее вето 14 января 1963 г., заявив, что Британия будет «троянским конем» американского влияния в Европе и что в конце концов появится гигантская атлантическая общность, зависимая от Америки и руководимая ею, которая поглотит Европу. Аденауэр выразил свое молчаливое согласие французскому «нет». В ноябре 1967 г. Франция вновь наложила вето на вступление Великобритании в ЕЭС, обосновав его слабостью британской экономики. Структурная слабость экономики Великобритании действительно имела место и, с точки зрения континентального стандарта, можно было говорить, что она развивалась недостаточно быстрыми темпами и эта пропасть продолжала расширяться, даже после того, как Великобритания присоединилась к ЕЭС в 1973 г.
В 1945 г. традиционная осторожность Британии по отношению к европейским делам усугубилась вследствие благоприятного для нее исхода войны. Своей победой она отстояла право придерживаться прежнего курса, поскольку прерогатива победителя — сохранять свое прошлое, тогда как большинству европейских стран приходилось начинать строить всю систему заново. Новое лейбористское правительство, победившее после войны консерваторов во главе с У. Черчиллем, состояло из прагматически настроенных социалистов, которые пытались в исключительно трудных экономических условиях восстановить британскую экономику и реформировать общество. При этом они не желали впутываться в иностранные дела, отвлекаясь от своих внутренних задач, — отсюда определенное невнимание англичан к европейской интеграции на начальном этапе. Это отношение Великобритании, считавшей себя мировой державой, стало меняться только через 10-15 лет после окончания войны.
В экономике Великобритания не торопилась избавиться от наследия прошлого, главной чертой которого было стремление к самодостаточности. Британская экономика страдала от того, что позднее назвали экономикой «стоп-вперед» (политика дефляции, после свертывания которой происходит резкий взлет инфляции), что сопровождалось избыточными расходами правительства, ростом кредитных задолженностей, регулярными платежными кризисами. Причиной отставания Великобритании также была значительная плотность населения, повлекшая большие экономические расходы на поддержание эффективной инфраструктуры.
В тот же период Италия переживала, несмотря на политическую нестабильность, период экономического чуда. Годовой прирост экономики в 1950-1960-е годы составлял около 5,7%, таких темпов не удавалось добиться ни одной другой стране. Особенно быстро развивались автомобилестроение и электротехника. Как и в других западных странах, в этот период государство играло весьма активную роль в экономике, от 20 до 30% промышленных предприятий находились в государственной собственности, в сталелитейной промышленности этот процент доходил до 60. Однако в этот период не удалось сгладить разницу в доходах и темпах развития между промышленным Севером и патриархальным сельскохозяйственным Югом, эта пропасть продолжала углубляться.