Мир в XX веке

Военные расходы России составили в 1914 г. 1 млрд 655 млн руб., в 1915 г. — 8 млрд 818 млн., в 1916 г. — 14 млрд 573 млн, а за восемь первых месяцев 1917 г. они равнялись 13 млрд 603 млн руб. Общая сумма военных расходов России между началом войны и 1 сентября 1917 г. составила 38 млрд 650 млн руб.[381] Чтобы покрыть эти расходы, Россия между августом 1914 г. и сентябрем 1917 г. взяла займы на сумму 23 млрд 908 млн рублей, из которых 11 млрд 408 млн составили внутренние займы, 4 млрд 429 млн облигации и 8 млрд 70 млн внешние займы. Займы, как мы видим, насчитывали 61,9 % всех фондов, мобилизованных для ведения войны, но только 20,9 % были получены от зарубежных кредиторов

[382]. Безграничными ресурсы России быть не могли.

7 марта 1917 г., когда император Николай возвратился в ставку после двухмесячного отсутствия, в Петрограде уже начались массовые демонстрации. На следующий день конная полиция коменданта города Хабалова пыталась разогнуть растущую и становящуюся все более решительной толпу. Переход на сторону народа Павловского полка доказал, что твердой защиты самодержавия армия уже собой не представляет. 10 марта 1917 г. петроградский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов объявил себя самостоятельной властью в стране, конкурируя в этом с достаточно слабой Думой. Вечером в понедельник восставшие в Петрограде уже имели броневики. Не получив поддержки командующих русскими фронтами, император Николай вынужден был отречься в пользу своего брата Михаила, а тот, под влиянием слабости и момента отрекся тоже, завершив тем самым историю правления Романовых в России.

Падение царя было почти молниеносным. Как это могло произойти, не вызвав немедленно бурю? Только одно объяснение выдерживает критику: многие тысячи — миллионы подданных русского царя задолго до того, как монарх был вынужден покинуть трон, пришли к внутреннему убеждению, что царское правление неспособно осуществлять руководство страной в период кризиса. И все же: “Стало глупой модой рисовать царский режим как слепую, коррумпированную, некомпетентную тиранию. Но обзор тридцати месяцев ее борьбы с Германией и Австрией требует исправления этого легковесного представления, требует подчеркнуть доминирующие факты. Мы должны измерять мощь Русской империи по битвам, в которых она выстояла, по несчастьям, которые она пережила, по неистощимым силам, которые она породила и по восстановлению сил, которое она оказалась в состоянии осуществить”[383].

Наступает черный час России. Еще недавно блистательная держава думала о мировом лидерстве. Ныне, смертельно раненая, потерявшая веру в себя, она от видений неизбежного успеха отшатнулась к крутой перестройке на ходу, к замене строя чем-то неведомым. Ставший министром иностранных дел лидер кадетов П.Н. Милюков писал позднее: “Мы ожидали взрыва патриотического энтузиазма со стороны освобожденного населения, который придаст мужества в свете предстоящих жертв. Память о Великой Французской революции — мысли о Вальми, о Дантоне — воодушевляли нас в этой надежде”[384].

С приходом к власти республиканских правителей, представлявших на пути к Октябрю широкий спектр политических сил от октябристов до эсеров, дипломатические представители Запада стали отмечать (чем далее, тем более) и ослабление мощи России и ее меньшую надежность как союзника. Надежды первых дней февральской революции довольно быстро сменились сомнениями. Двоевластие Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов лишало Россию того организующего начала, которое ей необходимо было более всего. Как сказал английский историк Лиддел Гарт, “умеренное Временное правительство взобралось в седло, но у него не было уздечки”[385]

.

Согласно учебникам, новая революционная армия должна была обрести новый дух и победить косного реакционного врага. В жесткой русской реальности “революционная военная доблесть” стала наименее привлекательным понятием, и Временное правительство зря искало Бонапарта. Талантливый адвокат Керенский годился на эту роль менее всех прочих. Впервые мы видим, что послами Антанты (Бьюкенен в меньшей степени, Палеолог — в большей) овладевает сомнение в исторической оправданности дальнейшего союза с Россией. Самое большее двадцать-тридцать дивизий, которые в случае краха России Германия могла бы снять с Восточного фронта, недостаточны, как надеется Палеолог, для победы Германии на Западе.

Неограниченная подводная война и ее следствие