Мир всем

— Мне соседки помогают, тётя Нина и тётя Оля, а иногда и сама Серафима Калистратов на. — Видимо, Серафима Калистратовна обладала авторитетом среди соседей, потому что при её упоминании Валин голос уважительно дрогнул. Она облизала губы. — Только у нас примус сломался. У меня карточки есть. А пенсию за папу почтальонша приносит.

Откинув угол скатерти, Валя выдвинула ящик стола и продемонстрировала круглый кошелёк и купон с карточками на грубой серой бумаге.

— Хлеб я сама отовариваю, а остальные карточки тёте Нине отдаю, она меня вечером ужинать зовёт. Только у неё своих трое мал мала меньше. Но вы не думайте, Антонина Сергеевна, я не жалуюсь. — Она ненадолго замолчала. — Я очень хорошо живу. Ведь я не умерла в блокаду, правда?

От Валиных слов у меня заныло сердце, и я подумала, что могла бы снова пойти убивать фашистов, а потом оживила их и ещё раз убила.

Я присела на стул и посмотрела на Валю. Она стояла напротив меня, и наши глаза находились на одном уровне.

— Валюша, помнишь, я рассказывала, что в День седьмого ноября первоклассников будут принимать в октябрята?

— Да, помню. Вы говорили, что октябрята — дружные ребята и что нам дадут октябрятские звёздочки.

— Правильно, молодец. Но ещё октябрята должны помогать взрослым и делать добрые дела. И первое очень важное поручение я хочу дать тебе прямо сейчас. Ты готова?

Глаза Вали стали размером с блюдце. Она выпрямилась:

— Готова.

— Вот и славно! Я поручаю тебе взять шефство над очень одинокой женщиной, конечно, ты её знаешь. Именно она подарила для тебя карандаши и тетрадки…

Елизавета Владимировна

Заперев дверь за учительницей, Елизавета Владимировна прошаркала в комнату и посмотрела на портрет мужчины в чёрной профессорской мантии:

— Миша, ты слышал? Учительница просит меня взять на воспитание девочку, а я уже забыла, как обращаться с детьми. Миша, я старая и немощная, у меня голова трясётся. Правда-правда. Ты никогда не верил, что увидишь меня такой. Мне кажется, что за три года без тебя я состарилась на тысячу лет и превратилась в улитку, что прячется в своём домике. Но не могу отказать ребёнку в помощи. Ты одобряешь мой поступок? Обещаю, что выращу её, как родную. Тебе не придётся за меня краснеть. Когда она вырастет, я покажу ей твою коллекцию жуков и расскажу, что ты не позволил их съесть в блокаду и умер. Это был очень мужественный поступок, Миша, и ты должен знать, что я горжусь тобой.

С тех пор, как принесли похоронку на сына, Елизавета Владимировна разговаривала только с мужем и иногда с продавщицами, когда надо было указать, сколько взвешивать. Ей показалось, что на портрете губы мужа сложились в лёгкую улыбку, которую она любила до головокружения.

Много лет назад они познакомились — смешно вспомнить — благодаря ограблению некоей бандой Шапито. Циркачи, что ли? Семья Елизаветы Владимировны не имела великих ценностей, но всё же было жаль матушкино жемчужное ожерелье и парюру с цитринами работы мастерской Хлебникова, а если перевести украденное в продукты, то потеря становилась весьма ощутимой. Без всякой надежды на поимку разбойников Елизавета Владимировна всё же сочла необходимым сообщить о них в полицию, или как там они теперь назывались: ворам место на каторге!

Разгул преступности в Петрограде породил множество банд, которые соревновались друг перед другом кто изощрённее и ловчее. На убийства власти мало обращали внимание, но грабежи старались пресекать в корне, потому что все ценности буржуйского класса революционное правительство изначально считало национальным достоянием и планировало изъять их в казну.

Кроме Елизаветы Владимировны в кабинете коменданта стоял растрёпанный молодой человек и горячо требовал найти и вернуть ему золотую медаль, полученную от Всемирного общества энтомологов.

— Как вы не поймёте?! Для меня не имеют значения золотые часы и рубиновые запонки, да пропади они пропадом! Но медаль! Я её честно заслужил за исследование хитиновой оболочки мадагаскарского таракана и не собираюсь уступать её преступникам! — Молодой человек рассерженно пристукнул кулаком по столу, и комендант опасливо отодвинул в сторону чернильный прибор.

Усталые глаза коменданта обратились в сторону Елизаветы Владимировны:

— Вы тоже ограблены и тоже учёная?

Елизавета Владимировна приосанилась:

— Я поэтесса!

Она немного преувеличивала свою значимость, потому что её творчество исчерпывалось четверостишием в детском журнале «Светлячок», но ведь если тебя хоть раз напечатали, то ты по праву можешь называться поэтом или писателем.