Мир всем

— Меня давно никто не называл Леночкой. — Она села в кровати рядом со мной. Я накинула ей на плечи край своего платка, и она благодарно улыбнулась: — Спасибо. — Её лёгкий вздох льдинкой на тёплой ладони растаял в воздухе. — Леночкой меня иногда называла соседка-немка в детстве, но чаще она говорила Ленхен, и ещё один человек, мой командир. — Лена надолго замолчала, а когда заговорила, её голос звучал сухо и безжизненно: — Он пропал в Баварии, в американской зоне оккупации. Потом мне сказали, что он погиб.

— И ты веришь?

Она прижалась ко мне плечом:

— Не знаю. Не хочу верить, но боюсь надеяться. Я часто думаю, что если бы меня послали вместе с ним, то я бы смогла вытащить его даже из ада. Но он пошёл один. Понимаешь, на вражеской территории разведчик почти всегда один. Я тоже была одна, даже связника не имела. Оставляла донесения в условленном месте и только по зарубке на коре дуба понимала, что мой отчёт попал в нужные руки.

Я подумала: «Боже, насколько же мне было легче служить: среди друзей, в своём взводе, с переливами гармони в минуту затишья и письмами из дому тем, чьим родным посчастливилось выжить».

Если бы в комнате горел свет, я бы не рискнула произнести то, что пришло на ум, но темнота располагала к откровенности, и я сказала:

— Знаешь, тебе надо помолиться.

— Помолиться? Зачем? — Она усмехнулась одними губами. — Одно время я верила в Бога, молилась, просила, а потом поняла, что всё напрасно.

— Почему?

Я поправила платок, сползающий с плеч, чувствуя под рукой тепло Лениной кожи.

Она резко вскинула голову:

— Потому что Степан погиб, и верить стало бессмысленно.

— А я молюсь за маму с бабусей, за их Царствие небесное, — шепотом призналась я после долгой паузы, и на мои слова луна одобрительно размазала по оконному стеклу блики золотистого света.

Лена вздохнула:

— Молись, если можешь. А я не могу ни верить, ни радоваться.

Я подумала, что после гибели мамы и бабуси тоже долго не могла радоваться, словно бы грудь придавило могильной плитой. Тогда от полного отчаяния меня удержали в седле ненависть к врагу и цель раздавить фашистскую гадину. Я ела, пила, работала, улыбалась однополчанам, но камень в груди лежал недвижимо, до тех пор, пока однажды я не поняла, что после большого горя надо учиться радости так, как первоклашки учат буквы — понемножку, с азов, шаг за шагом. Главное понять, что настоящая радость заключается не в покупках дорогих вещей или повышении по службе — такая примитивная радость легко разрушается и перерастает в злобу. Истинная радость не продаётся и не покупается — она подарена нам синевой небес и полётом птиц в лучах солнца, смехом ребёнка, кипенным цветением яблонь и шелестом опавшей листвы в осеннем лесу, зимними сумерками, когда темно-синие тени простёгивают снежное полотно ледяными иголками — морозно, вьюжно, но ты точно знаешь, что вслед за зимой обязательно наступит весна в нежной россыпи первых подснежников. И неважно, старый ты или молодой, богатый или бедный — истинная радость отсыпана всем одинаково, надо только уметь услышать её и увидеть.

Некоторое время мы сидели в тишине уснувшего барака. По голым ногам тянуло сквозняком.

— Давай на боковую, — нарочито грубым тоном сказала Лена, — а то, понимаешь, разнюнились, а нам вставать ни свет ни заря.

— Давай.

Прежде чем уснуть, я долго лежала с открытыми глазами, и воспоминания прошлого бесконечной вереницей тянулись вослед за светом холодной луны.

* * *

На изломе зимы в городе установилась пасмурная серая погода с набухшими дождём тучами. Похожие на клубки спутанной шерсти, тучи неповоротливо ползали по небу, как будто сговорились не пропускать на землю ни грамма солнечных лучей. Но солнце всё равно прорывалось сквозь преграду, и тогда всем становилось ясно, что весна уже на носу и вот-вот талый снег забулькает под ногами весёлыми ручейками, смывая в Ижору прошлогоднюю наледь. На кустах что есть мочи драли горло вороны. Задрав голову, я посмотрела на верхушки деревьев с чёрными ветками на сером фоне и подумала, что день сегодня какой-то особенный, зыбкий, словно нарисованный акварелью на листе мокрого ватмана.

— Разбирай инвентарь! Раньше начнём — раньше закончим!

Зычный женский голос оторвал меня от созерцания природы. Прибавив шаг, я поспешила к толпе людей, сгрудившихся в глубине улицы Коммуны.

На общегородском воскреснике жильцам окрестных домов дали задание разобрать сгоревшие избы, тесно притулившиеся друг к другу, словно их перемешал в одну кучу огненный смерч.

— Говорят, на этом месте построят школу, — сказала соседка Лиза из нашего барака. — Скорее бы, а то мои мальчишки чуть не заполночь со второй смены приходят, неделями с детьми не видимся, днём мы на работе, вечером они на учёбе — помощи от них никакой. Карточки приходится самой отоваривать. Народ говорит, что строители на этой неделе придут. — Лиза достала заткнутые за пояс рукавицы и потянулась за лопатой.

— Осенью карточки должны отменить, — встрял в разговор худой мужчина, которого я видела в первый раз. — Особенно если соберут большой урожай.