Мирные дни

«При чём тут филиал?»—подумала я, хотя знала, о чём шла речь. Филиалом считался завод в далёком сибирском городке, куда во время войны эвакуировались наши цехи. Этот завод расширяется и скоро станет чуть ли не таким, как наш.

– Трудно им, – повторил Каргин. – Они получили большое самостоятельное задание. Будут производить сельскохозяйст­венные машины. А опыта ещё нет. Привыкли к танкам, к пуш­кам. План им дали серьёзный. С кадрами плохо. Наших-то мы почти всех вернули. Холодно там. Зимой, пишут, до шестиде­сяти доходит. Трудно. И люди очень нужны, эх, как нужны уме­лые, опытные работники!

Каргин замолчал, будто забыл о том, что кто-то слушает его.

Ирина сидела рядом со мной, опустив голову, и молчала. Мне очень хотелось узнать, о чём думала она сейчас.

И вдруг я, повинуясь какому-то внутреннему голосу, встала.

– Куда ты? – как-то испуганно произнесла Ирина.

– Да меня же Саша ждёт! – крикнула я уже из темноты. – До свидания, до завтра!

Я почувствовала, что должна оставить их одних, и шла всё быстрее и быстрее.

Уже выйдя из парка, я вспомнила, что так и не поговорила с Каргиным о Саше. «Сегодня это было бы не к месту», – поду­мала я и решила, что зайду к Каргину в партком.

На обратном пути, проходя мимо дома Ирины, я увидела Иванова. Он сидел у двери на вынесенном из квартиры стуле – его обычная ежевечерняя привычка. Я постаралась как можно быстрее и незаметнее пройти мимо старика, но он окликнул меня.

– Ну, как, – спросил Иванов, когда я подошла к нему, – ушли?

Он посмотрел на меня строго, ни капли смущения, которое поразило меня при недавней встрече, не было на его лице. – Ушли, – ответила я, – в парк.

– Так, – как бы про себя проговорил Иванов, и его серые усы зашевелились. – Как думаешь, выйдет у них дело?

Эта неожиданная прямолинейность смутила меня. – Про что вы? – спросила я.

– Сама знаешь, про что, – так же строго продолжал Ива­нов, – про дело говорю. Вздохнуть ей надо, Иришке. Жизнь не остановишь – сам в дураках останешься… А он человек стоя­щий. Требовательный только, к людям требовательный. Ну лад­но, иди себе.

Дома меня ждало письмо. Это было письмо из далёкого во­сточного города. Писала Анна Васильевна, та самая Анна Ва­сильевна, с которой я работала в детском доме во время блока­ды. В письме она сообщала, что детские дома возвращаются из эвакуации и приедут в Ленинград, очевидно, в воскресенье.

Письмо пришло в субботу. За ужином я показала Саше письмо.

– Я хочу поехать на вокзал, встретить.

– Конечно, поезжай, – сказал Саша – он ловил всё время выскальзывающий из-под вилки гриб – и добавил:—Может быть, мне тоже поехать?

Было решено, что я поеду одна.

В ту ночь я долго не могла заснуть.

Саша ещё спал, когда я тихонько, чтобы не разбудить его, выскользнула из комнаты. Я приехала на вокзал и заметила, что перрон сегодня имеет необычный вид. Он был украшен фла­гами, и мужчины и женщины не походили на обычных встре­чающих.

Стрелка медленно двигалась по белому циферблату. Разме­ренным шагом прогуливался по перрону высокий железнодо­рожник с морщинистым бесстрастным лицом. Всем видом он говорил: «Ну вот, я и сделал всё, что было нужно. Больше от меня ничего не зависит. Теперь все надо предоставить естест­венному ходу событий».

Но вот люди задвигались, засуетились, те, что сидели, вста­ли, разговоры смолкли, тревожное ожидание отразилось на ли­цах уже совсем ясно, и я почувствовала, что и меня охватывает странное, щемящее чувство. Все напряжённо смотрели туда, где железнодорожные пути сливаются в одну чёрную полосу. И на­конец далеко-далеко появилось едва заметное облачко пара.

Женщины начали плакать, слёзы покатились и по лицам многих мужчин. Люди побежали вперёд, словно желая встре­тить поезд на полпути. Поезд приближался ежесекундно, взле­тало вверх белое облачко, выстреливаемое из паровозной трубы, вот уже слышны шум, вздохи паровоза и стук колёс. Поезд всё ближе и ближе, все больше вырастает в размерах грудь паро­воза, и теперь уже видно, что он украшен зелёным и красным – хвоей и флагами. И в эту минуту, покрывая все: говор людей и шум поезда, грянул невидимый доселе оркестр.

И вот поезд уже у перрона, улыбающийся машинист выгля­нул из кабины паровоза, и я увидела, что окна вагонов откры­ты и сотни детских головок высунулись в окна. Все, кто был на перроне, бросились к вагонам и дверям. Крики: «Серёжа!», «Боренька!», «Лена!», «Мама!», «Мамочка!»—заглушили ни­кому не нужный оркестр, и я, беспомощно оглядываясь вокруг, почувствовала, что и моё лицо мокро от слёз. Прозвучал гром­кий ребячий крик:

– Те-тя Ли-да!

Туман застилает мои глаза, я ищу того, кто выкрикнул эти два слова; мучительные, давно забытые ощущения охватывают меня. Я обвожу ничего не видящими глазами окна вагонов и-вдруг снова, теперь уже совсем близко, слышу:

– Те-тя Ли-да!