Миры Филипа Фармера. Том 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

Хэлу вдруг стало жарко, а колени противно задрожали.

— Да, абба?

Ольвегсен сложил руки домиком и посмотрел поверх него на Хэла:

— Как бы мне ни было жаль, я буду вынужден пойти на крайние меры. Я не имею права держать в своей команде человека с таким низким МР. И боюсь, что я…

Наступила долгая пауза. Хэл почувствовал, как пот струйками течет с подмышек и на лбу и верхней губе выступает испарина. Он понимал, что Ольвегсен специально держит его в напряжении. Но он не доставит удовольствия этому седовласому gimpel[5], он его ни о чем не спросит! Но, с другой стороны, отважиться придать себе абсолютно безразличный вид было чревато тем, что его начальник просто рассмеется и выгонит его.

— Что, абба? — переспросил Хэл, стараясь придать голосу дрожь волнения.

— Я очень опасаюсь, что не смогу себе позволить проявить терпимость, понизив тебя до преподавания в начальной школе Я должен быть милосерден. Но в твоем случае прощение будет лишь провокацией многоложества. А я не могу допустить даже возможность возникновения этого. Нет…

Хэл мысленно проклинал себя за неспособность сдержать дрожь.

— Слушаю вас, абба.

— Я очень опасаюсь, что буду вынужден для рассмотрения твоего дела призвать уззитов.

— Нет! — вырвалось у Хэла.

— Да, — весомо сказал Ольвегсен. — Да, мне это причинит боль, но не сделать этого будет полным нешибом. Я могу сохранить чистоту помыслов, только прибегнув к их помощи.

Он развернулся в кресле так, что Хэл видел его теперь в профиль, и продолжил.

— Однако есть ли у меня весомые причины, чтобы предпринимать подобные шаги? В конце концов, ты, и только ты в ответе за все то, что с тобой будет. И таким образом — тебе некого винить, кроме себя самого.

— Так говорил Предтеча. Я надеюсь, что не причиню вам боли, абба, и сделаю все, чтобы у моего иоаха не было причин понижать мой МР.

— Ну вот и ладно, — ответил Ольвегсен так, словно не поверил ни единому его слову. — Я не буду задерживать тебя, проверяя письмо — я получил утренней почтой его копию, — алоха, сын мой, и добрых снов!

— Живите верносущностью, абба, — ответил Хэл, повернулся и вышел.

Перепуганный до смерти, он сейчас с трудом соображал, что ему нужно сделать. Как автомат, он отправился в порт и прошел ритуал определения рангов на поездку. Но даже когда он поднялся на корабль, его мозги отказывались мыслить ясно. Через полчаса, прибыв в Лос-Анджелес, он также автоматически отправился в билетную кассу прокомпостировать билет на Таити и пристроился в конец очереди.

И вдруг его плеча коснулась чья-то рука. Он подпрыгнул от неожиданности и обернулся было, чтобы извиниться, но, когда он увидел хозяина руки, его сердце заколотилось так, словно хотело разнести грудную клетку: над ним возвышался широкоплечий пузатый мужчина, облаченный в черную как смоль форму и коническую шляпу с узкими полями, а на его груди сверкала серебряная фигурка ангела Уззы.

Офицер, сверяясь по бумажке, стал изучать личный номер, выбитый на ободке нагрудной эмблемы Хэла.

— Вы — Хэл Ярроу. Шиб, — удовлетворенно проворчал он — Следуйте за мной.

Позже Хэл с удивлением вспоминал, что в эту минуту он был абсолютно спокоен. Очевидно, ему как-то удалось загнать свой страх в подсознание для того, чтобы сознание могло спокойно, без суеты изучить создавшуюся ситуацию и попробовать найти из нее выход. Если до сих пор он находился как в тумане после разговора с Ольвегсеном, то теперь этот туман мгновенно испарился и мир вокруг приобрел резкость и четкость: он снова мог мыслить холодно и ясно. Тем более что Ольвегсен был далеко и угрозы его могли и вовсе не реализоваться, а вот арест был здесь и сейчас. И он был неотвратим.

Уззит отконвоировал его к небольшому автомобильчику, припаркованному у касс, жестом приказал садиться и набрал на панели управления код места следования. Кораблик вертикально поднялся на высоту пятисот метров и, включив сирены на полную мощность, рванул вперед. Несмотря на весь трагизм своего положения, Хэл не удержался от внутренней усмешки: копы есть копы, сколько бы тысячелетий ни прошло — они всегда стараются создать как можно больше шума вокруг себя, особенно когда рядом нет опасности.

Через пару минут машина уже опустилась на стоянку на крыше двенадцатиэтажного здания. Уззит все так же молча жестом приказал Хэлу выходить, и тот повиновался, понимая, что в подобной ситуации говорить что-либо бесполезно.

Страж повел его по лабиринту коридоров, пробиваясь сквозь деловую сутолоку обычного официального учреждения.

Хэл пытался запомнить дорогу на тот случай, если придется бежать, хотя понимал, что это ребячество — бежать отсюда невозможно. К тому же он успокаивал себя мыслью, что дело не могло зайти так далеко, что побег будет единственным возможным для него выходом.

Во всяком случае, ему очень хотелось на это надеяться.

Наконец они остановились перед дверью, на которой не было никакой таблички. Уззит вставил большой палец в специальное углубление, дверь открылась, и они оказались в приемной.