Миры Филипа Фармера. Том 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

Следующие несколько дней она почти не вставала. Ее температура колебалась от 37,5 по утрам до 37,8 по ночам. Хэл ухаживал за ней, как умел: он прикладывал ко лбу холодные компрессы и пузыри со льдом, давал ей аспирин. Она почти перестала есть и только жадно пила, особенно молоко. И полностью отказалась от сигарет и даже жучьего сока.

Если со своими переживаниями по поводу ее болезни он еще как-то справлялся, то ее молчание просто приводило его в отчаяние. Прежде она все время беззаботно щебетала обо всем на свете, а когда молчала — ее молчание бывало красноречивей всяких слов. Теперь же она предоставляла говорить ему, и, когда он уставал наконец молоть языком, она не нарушала повисшую тишину ни вопросом, ни просьбой.

Пытаясь хоть как-нибудь ее приободрить, Хэл однажды стал обсуждать с ней план украсть шлюпку и отвезти ее в родные джунгли в горах. Ее прежде безразличные ко всему глаза на сей раз засветились радостью — первый раз за последние дни. Она даже села на постели, когда он расстелил перед ней карту континента. Жанет быстро разобралась в ней и указала ему район, в котором находилось горное плато, где в развалинах древнего города жили, ее сестры и тетки. Хэл пристроился рядом на банкетке и начал вычислять его координаты, время от времени озабоченно поглядывая на больную. Она лежала на боку: нежные плечи были белее ее ночной рубашки, а глаза казались вдвое больше от залегших вокруг теней.

— Все, что мне нужно, — это исхитриться стащить малюсенький ключик. — Хэл говорил обо всем, что только приходило в голову, лишь бы не молчать. — Как ты знаешь, счетчик пройденного километража перед каждым полетом устанавливается на ноль. На ручном управлении шлюпка может пройти не больше пятидесяти километров, потому что, дойдя до этой отметки, она автоматически останавливается и посылает на центральную базу сигнал о своем местоположении. Это сделано для того, чтобы никто не пытался бежать. Но автостоп и сигнал можно отключить при помощи маленького ключика, который я, конечно же, раздобуду. Так что не волнуйся, все будет хорошо.

— Ты, наверное, очень сильно меня любишь.

— Если тебе будет шиб, то и мне будет шиб.

Он встал и поцеловал ее. Ее губы, прежде такие мягкие и влажные, теперь были сухими и жесткими, словно кожа на них ороговела.

Он вернулся к своим расчетам и так погрузился в них, что Лишь ее стон заставил его очнуться. Она лежала, закрыв глаза, и тяжело дышала, слегка приоткрыв рот. Все лицо было покрыто испариной.

А он-то надеялся, что жар спал! Ничего подобного: ртуть поднялась уже до отметки 38 градусов и ползла потихоньку вверх.

Жанет что-то прошептала. Он нагнулся к ней:

— Что?

Она бормотала что-то на языке своих родичей, непонятном для Хэла. Выходит, она бредила!

Хэл выругался. Он обязан что-то предпринять. Плевать на всех и вся! Он рванул в ванную, вытряхнул из бутылочки таблетку снотворного и сунул ее Жанет в рот. Заставить ее проглотить хоть немного воды, чтобы запить лекарство, стоило ему большого труда. Заперев двери и нацепив плащ, он помчался в ближайшую аптеку очкецов, где приобрел три шприца и упаковку антикоагулянта. Вернувшись домой, он тут же попытался взять у нее кровь на анализ, но ввести шприц в вену удалось только с четвертой попытки, и то, когда он со злости и отчаяния ткнул изо всех сил. Во время этой зверской процедуры она ни разу не пошевелила рукой и веки ее даже не дрогнули. Когда наконец шприц начал наполняться, он вздохнул с облегчением. Он вдруг обнаружил, что до крови прикусил губу и сдерживал дыхание, пока наконец не увидел цвет жидкости в шприце: он только сейчас позволил себе вспомнить все подозрения, возникавшие за последний месяц и загонявшиеся им куда-нибудь поглубже в подсознание. Теперь он наконец убедился, что все они ничего не стоили: ее кровь была красной.

Он попытался приподнять больную, чтобы взять у нее анализ мочи. Она забормотала что-то непонятное и погрузилась в сон, а может быть, и в кому, — этого он не знал. В отчаянии он начал похлопывать ее по щекам, пытаясь привести в сознание. Потом еще раз выругался, потому что не догадался взять анализы, прежде чем дал ей снотворное. Надо же было свалять такого дурака! Впрочем, ему было трудно мыслить ясно: слишком уж он был обеспокоен ее состоянием и озабочен тем, что ему предстояло еще сделать на корабле.