Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы

— Не знаю, — пробормотала она, громко рыгнув. — Ты еще полоумнее, чем я думала, если думаешь, что эта смазливая маленькая мисс Четырехглазка будет что-то иметь с тобой. А если она даже и тронется умом настолько, чтобы заниматься этими глупостями, то что за жизнь ожидает ее ребенка? Быть выращенным на мусорной куче? Да еще при старых, уродливых мамаше и папаше? Вырасти в уродину, с которым никто не захочет иметь дело, и вдобавок с таким странным запахом, что все собаки будут кусать его?

Она вдруг зарыдала.

— На свалке вынуждены жить не только неандертальцы. Здесь вынуждены жить калеки и больные, и глупые, и чокнутые. И они становятся неандертальцами — ну совсем как мы, Настоящие Люди. И не отличишь, не отличишь. Мы все — бесполезные, поганые уроды. Мы все — неандер...

Старина ударил кулаком по столу.

— Никогда не обзывай меня такими прозвищами вроде этого! Нас, Пейли, — Настоящих Людей, — так обзывает только Гъяга. Чтоб я никогда больше не слыхал от тебя такого прозвища! Оно означает не человека, оно означает что-то вроде первоклассной гориллы.

— А ты не смотрись в зеркало! — взвизгнула Дина.

Троица продолжала вести разговор — с пререканиями, язвительными насмешками, переходящими на крик, — но Дороти Сингер закрыла глаза и снова уснула.

Некоторое время спустя она проснулась. Она села, нашла свои очки на столике подле нее, надела их и огляделась вокруг.

Дороти находилась в просторной лачуге, выстроенной из обрезков древесины. В ней было две комнаты, около десяти квадратных метров каждая. В углу одной из комнат стояла большая керосиновая плита. На огромной сковороде с длинной ручкой жарился бекон. От плиты в помещении было жарко. Ее очки быстро запотели, а на лбу выступили капельки пота, стекавшие вниз.

Вытерев очки и лоб носовым платком, она принялась изучать обстановку лачуги. В основном она оказалась именно такой, какую она и ожидала увидеть, но три вещи удивили ее. Книжный шкаф, фотография на стене и клетка для птиц.

Книжный шкаф, из какого-то темного дерева и сильно поцарапанный, был высоким и узким. Он был битком забит книжечками комиксов, Синими книгами^[41]

и неисчерпаемым запасом книг, некоторые из которых, по ее предположениям, насчитывали по меньшей мере лет двадцать. Среди них находились книги, чьи рваные корешки и разводы от воды на обложках свидетельствовали о том, что их подобрали на мусорных кучах. «Аллан и ледяные боги» Хаггарда, «Очерки по истории» Уэллса, том I, и его же «Игрок в крокет». А также «Гог и Магог», «Возвещение Армагеддона» преподобного Галеба Г. Хэрриса, «Тарзан Грозный» и «В сердце Земли» Берроуза. «После Адама» Джека Лондона.

На фотографии, висевшей на стене в рамочке, была очень похожая на Дину женщина, которую, очевидно, сфотографировали примерно в 1890 году. Фотография была довольно большой, в коричневатых тонах, и изображала миловидную женщину аристократической внешности примерно тридцати пяти лет, в бархатном платье с высоким лифом и небольшим декольте. Ее волосы были стянуты назад в строгий узел на затылке. На груди сверкала бриллиантовая брошь.

Самым странным предметом была большая клетка для попугаев. Она стояла на высокой подставке, из основания которой торчали гвозди для прибивания клетки к полу. Сама клетка пустовала, но дверца была заперта длинным и узким велосипедным замком.

Хлопотавшие у плиты обе женщины, обратившись к ней, прервали ее размышления о клетке.

— Доброе утро, мисс Сингер, — произнесла Дина, — как вы себя чувствуете?

— Какой-то индеец зарыл в моей голове топор войны, — пожаловалась Дороти. — И во рту совсем пересохло. Вы не могли бы дать мне попить, пожалуйста?

Дина достала из холодильника кувшин и налила в оловянную кружку холодной воды.

— У нас нет водопровода. Нам приходится ходить за водой на заправочную станцию — туда, по дороге — и нести ее в ведре.

На лице Дороти отразилось сомнение, но она закрыла глаза и выпила.

— Мне кажется, меня сейчас стошнит, — сказала Дороти. — Извините.

— Я тебя отведу в уборную, — предложила Дина и, обхватив девушку за плечи, подняла ее с удивительной силой.

— На воздухе мне станет лучше, — слабо проговорила Дороти.

— О, я понимаю, — сказала Дина. — Это все запах. Рыба, дешевые духи Гамми, пот Старины, пиво. Я и забыла, как он на меня саму подействовал впервые. Но на улице не лучше.

Дороти не ответила, но, ступив за порог, пробормотала:

— О-о!

— Да, знаю, — сказала Дина. — Отвратительно, но от этого не умирают...

Через десять минут Дина и бледная, еле державшаяся на ногах Дороти вышли из ветхой уборной.

Они вернулись в лачугу, и Дороти впервые заметила, что на сиденье грузовичка лицом вверх лежит, вытянувшись во весь рост, Элкинс. Его голова свисала над краем сиденья, и над его открытым ртом жужжали мухи.

— Это ужасно, — сказала Дина. — Он здорово разозлится, когда проснется и обнаружит, где находится. Он такой почтенный мужчина.

— Пусть этот негодяй проспится, — проронила Дороти. Она вошла в лачугу, и минутой спустя в комнату протопал Пейли, опережаемый волной запахов несвежего пива и весьма необычного пота.