Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

«Двенадцать стульев» — газетный роман. И закономерно, что начало романного действия, разворачиваясь в «уездном городе М», приурочено именно к 15 апреля 1927 года. В этот день газеты сообщили о событии, которое «левая оппозиция» объявила крупнейшим поражением советской внешней политики, чреватым смертельно опасными для страны последствиями. В этот день начался, можно сказать, последний этап открытой борьбы «левой оппозиции» со сталинско-бухаринским партийным руководством. И жители «уездного города М» тоже обсуждают «шанхайский переворот» — главную газетную новость. Обсуждают как событие заурядное, вроде свадьбы сына городского брандмейстера.

М.М. Пришвин в дневниковых записях за март 1927 года — иллюстрируя мудрое «пренебрежение» дочери В.В. Розанова Татьяны к газетам — передает ее слова: «Я весь Шанхай и весь Китай и Англию — все узнаю не по радио, а по копеечке на булке: копейка прибавилась, копейка убавилась»[98]. Но пример «пренебрежения» получился неубедительный: обсуждение «Шанхая» — само по себе типичная газетная новость, да и обсуждение это показывает панические ожидания населения, прогнозирующего на основании колебаний цены на хлеб степень вероятности большой войны. То есть действительный тогдашний обыватель — естественно, направляемый официальной периодикой — встревожен, а в романе Ильфа и Петрова, подчиненном «успокоительной» установке, жители «уездного города М» обсуждают «шанхайский переворот» как событие заурядное — наряду со свадьбой сына городского брандмейстера.

И для героев романа этот день — рубежный. 15 апреля Востриков, исповедуя умирающую тещу Воробьянинова, узнает, что фамильные бриллианты она спрятала в один из двенадцати стульев мебельного гарнитура, украшавшего воробьяниновский особняк, давным-давно реквизированный. И бросится в погоню за сокровищами прошлого, не думая о настоящем. На поиски сокровищ, на поиски прошлого отправится и бывший помещик, которому не обойтись без помощи компаньона-мошенника.

Наперегонки со священником компаньоны — Бендер и Воробьянинов — ездят по стране, и всюду читатель может увидеть, что советский строй стабилен, события в Китае и связанные с ними опасения забыты, надежды противников режима на скорое падение большевиков и помощь из-за границы — беспочвенны.

Китайская тема — в качестве лейтмотива — еще несколько раз мелькает в романе. Вот Остап в главе «Людоедка Эллочка» морочит советской моднице голову:

— Прекрасный мех! — воскликнул он.

— Шутите! — сказала Эллочка нежно. — Это мексиканский тушкан.

— Быть этого не может. Вас обманули. Вам дали гораздо лучший мех. Это шанхайские барсы. Ну да! Барсы! Я узнаю их по оттенку. Видите, как мех играет на солнце!.. Изумруд! Изумруд!

Конечно, «шанхайские барсы» (вместе с «мексиканским тушканом») зоологам неизвестны, а потому не исключено, что «шанхайские барсы» — очередное напоминание читателю о «шанхайском перевороте».

В главе «Музей мебели» авторы характеризовали один из экспонатов — громадный письменный стол, по сравнению с которым «Большой театр с колоннадой и четверкой коняг, волокущих Аполлона на премьеру “Красного мака”», показался бы «чернильным прибором». Создается впечатление, что в этом эпизоде «китайской темы» Ильф и Петров коснулись между прочим, невзначай. Но впечатление это обманчиво. В балете Р.М. Глиэра «Красный мак» советский корабль приходит в китайский порт, местные контрреволюционеры готовят диверсию, однако заговор раскрывает просоветски настроенная артистка Тай-Хоа (Красный мак), разоблаченные жестоко мстят ей, умирающая Тай-Хоа призывает товарищей и единомышленников бороться за революцию и т. п. То есть игривое упоминание о «Красном маке» возвращает читателя к теме китайской революции и ко всему, что с ней связано.

Аналогично в главе «Автор Гаврилиады» репортер «Станка» Персицкий спрашивал литературного халтурщика Ляписа-Трубецкого, почему в ляписовском «стихотворении “Кантон” пеньюар — это бальное платье». Тоже вроде бы пеньюар не имеет никакого отношения ни к бальным платьям, ни к Кантону и специально о Китае ничего не сказано. Тем не менее мотив «шанхайского переворота» продолжает выполнять сигнальную функцию политического напоминания о борьбе с левой оппозицией.

Авторы убеждают читателя: некому в СССР всерьез бороться с этим режимом, потому силам «международного империализма» не на кого опереться. Бывшие дворяне стали совслужащими, бывшие купцы, ныне нэпманы, озабочены лишь своими доходами и, как прочие заговорщики-монархисты, патологически трусливы, опасности они все не представляют. «Новый социалистический быт сложился», это данность, «реставрация капитализма» невозможна в принципе.