Миры Пола Андерсона. Том 19

Молодой колонист подхватил шутку и добавил, что его занятие — прекрасное лекарство от гомосексуальных наклонностей. Коффин отчаянно пытался найти слова, чтобы укротить насмешников. Ни стыда, ни совести не осталось у людей! Здесь, перед лицом вечной тьмы Господней, они говорят такие вещи, за которые их следовало бы покарать ударом молнии, а он, Коффин, вынужден все это выслушивать.

К счастью, Киви переменил тему:

— Будить колонистов по группам бессмысленно. За несколько недель мы уже минуем критическую точку.

— Какую точку? — спросил девичий голос.

— Вы не знаете? — изумился Коффин.

— Вы ей потом объясните, — вмешалась Тереза. И снова, как и раньше, Коффин подивился ее решительности. Она отсекала все несущественное с мужской прямотой и женской практичностью. — Просто поверь нам на слово, Джун, что, если мы не повернем назад в течение ближайших двух месяцев, нам придется продолжить полет к Рустаму. Значит, голосование отпадает. Мы могли бы разбудить несколько человек, но для статистики с таким же успехом сгодятся и те, что бодрствуют.

Коффин кивнул. Она говорила о пяти женщинах на своем корабле, стоявших годовую вахту и заботившихся о 295 спящих колонистках. За время перелета только 120 из них не будут разбужены для несения вахты — 120 детей. Пропорция на остальных девяти кораблях с колонистами была приблизительно такая же, в то время как экипаж всех судов насчитывал 1620 человек, 45 из которых бодрствовали одновременно. Будет ли жребий брошен двумя процентами человек или четырьмя-пятью — большой разницы нет.

— Давайте вспомним точно, что говорилось в сообщении, — сказал Коффин. — Декрет об образовании, непосредственно угрожавший вашему конституционалистскому образу жизни, отменен. Вы теперь не в худшем положении, чем до старта, но и не в лучшем, хотя в послании есть намеки на будущие уступки. Вас приглашают вернуться домой. Вот и все. Больше передач нам поймать не удалось. Согласитесь, для принятия такого ответственного решения, как возвращение, данных маловато.

— Решение о продолжении полета еще более ответственно, — возразил де Смет. Большой, нескладный, он склонился вперед, пока не занял весь экран. В голосе его зазвенел металл. — Мы люди способные, материально обеспеченные. Смею надеяться, Земле уже недостает наших услуг, особенно в области техники. Судя по вашему собственному отчету, Рустам — суровое место. Многие из нас там погибнут. Почему бы не повернуть домой, если есть такая возможность?

— Домой, — прошептал кто-то.

Слово наполнило внезапную тишину, как вода наполняет чашку, пока тишина не выплеснулась через край. Коффин сидел, прислушиваясь к голосу корабля — его генераторов, вентиляторов, регуляторов, — и вдруг уловил в их шуме новую частоту: домой, домой, домой.

Только у него нет дома. Отцовская церковь разрушена, да ее месте восточный храм; леса, где горел октябрь, расчищены под новые отростки города, а залив огорожен и превращен в планктонную ферму. Все, что у него осталось, — это корабль и несколько отвлеченная надежда на небеса.

Совсем молоденький юноша сказал, скорее сам себе, чем окружающим:

— У меня там осталась подружка.

— А у меня — подлодка, — откликнулся другой. — Я ходил на ней вокруг Большого Барьерного рифа, нырял с аквалангом из люка и всплывал на поверхность. Вы не поверите, какими голубыми бывают волны! На Рустаме, говорят, невозможно спуститься с горных вершин.

— Зато у нас будет целая планета, — сказала Тереза Зелены.

Человек с тонким лицом ученого ответил ей:

— В том-то вся и проблема, дорогая моя. Три тысячи колонистов, включая детей, абсолютно изолированные от магистральной линии развития человечества. Можем мы надеяться создать свою цивилизацию? Или хотя бы не деградировать?

— Вся ваша проблема, папаша, — сухо заметил стоявший рядом с ним офицер, — заключается в том, что на Рустаме нет средневековых манускриптов.

— Не стану спорить, — сказал филолог. — Больше всего я хочу, чтобы мои дети выросли мыслящими людьми. Однако, похоже, теперь они могут сделать это и на Земле… А будет ли у первых поколений на Рустаме возможность спокойно посидеть и подумать?

— Будут ли на Рустаме следующие поколения вообще?

— Сила тяжести на целую четверть больше земной. Господи! Я уже сейчас ее чувствую!

— И синтетика, год за годом синтетика и гидропоника, пока мы не установим экологическое равновесие. На Земле хоть иногда удавалось полакомиться бифштексом.

— А моя мама не смогла лететь, она у меня слишком слабенькая. Но она заплатила за сто лет анабиоза, все свои сбережения отдала… Просто на случай, если я все же вернусь.

— Я проектировал супернебоскребы. На Рустаме мне светят разве что бревенчатые срубы.

— А помните лунный свет над Гранд-Каньоном?

— А помните, как исполняли Девятую симфонию Бетховена в Федеральном концертном зале?

— А помните тот потешный кабачок на Среднем уровне, где мы пили пиво и распевали старинные романсы?

— А помните?

— А помните?

Тереза Зелены закричала, перекрывая их голоса:

— Во имя Анкера! О чем вы говорите? Если вам так неохота лететь, зачем вы вообще садились на корабль?