Мишкина каша

Таким образом, по мнению Дарвина, содержание жизненного явления или мысли, вызывающей смех, не имеет значения, важно только, чтоб они были маленькими, незначительными, неожиданными. В этом рассуждении Дарвина, объясняющем механизм возникновения смеха, нетрудно заметить сходство с рассуждениями Канта. Если, по мнению Канта, для возникновения смеха необходимо напряжённое ожидание, превращающееся в ничто, в ничтожность, в пустяк, то, по Дарвину и Спенсеру, необходимо сильное возбуждение приятными (радостными) чувствами, прерывающееся маленьким, то есть опять-таки ничтожным, происшествием или неожиданной, то есть случайной, не идущей к делу мыслью. Если у Канта в результате прекращения напряжённого ожидания появлялось колебательное движение мысли, вызывавшее гармонирующее с ним колебание тела, то у Дарвина и Спенсера в результате прекращения сильного эмоционального напряжения нервная энергия направляется на образование полусудорожных, то есть опять-таки телесных движений. Разница здесь в основном лишь та, что у Канта телесные движения, так или иначе вызванные комическим явлением, рождают радостную эмоцию (приятное состояние), у Дарвина же радостная эмоция (приятное чувство) существует загодя, ещё до того как появится комическое явление.

Поскольку смех, по мысли Дарвина, возникает тогда, когда нервная энергия, встретившись с комическим явлением, перестаёт расходоваться на образование новых мыслей и эмоций и направляется на образование телесных движений, постольку комическое явление выступает уже не в роли причины, внушающей нам ту или иную эмоцию, а наоборот, в роли причины прекращающей, уничтожающей какое бы то ни было эмоциональное состояние. Это, впрочем, находится в полном соответствии с пониманием комического как нелепого, бессмысленного, необъяснимого, то есть не имеющего какого-либо влияния на наши мысли и чувства. Такое толкование может объяснить то отсутствие озабоченности, которое бывает у нас при смехе, но не в силах объяснить той общественной роли, которую играет смех в жизни, не может объяснить нашего неодобрительного отношения к осмеиваемому, чувства неловкости или стыда у осмеиваемого и т. д. Между тем состояние беззаботности, отсутствие каких бы то ни было других сильных эмоций у смеющегося легко объясняется тем, что сильная эмоция радости, владеющая вами при смехе, вытесняет из нашего сознания другие эмоции, заставляет забывать о заботах и огорчениях, если, конечно, они не бывают в этот момент очень значительны.

Высказав ряд ценных наблюдений о внешнем выражении эмоции радости, Дарвин всё же недостаточно уделил внимание вопросу возникновения самой эмоции, может быть, потому, что и не ставил перед собой этой задачи. Определяя смешное как нелепое, необъяснимое, возбуждающее удивление и чувство некоторого превосходства, Дарвин указывает, что это определение почерпнуто им из книги Бена «Эмоция и воля», и предлагает сравнить его со сходным определением из книги Мандевилля. Таким образом, Дарвин высказывает лишь распространённый в его время взгляд, берущий начало от Канта.

Нужно сказать, что подобный взгляд на смешное распространён и в наше время. Многие и теперь определяют смешное как нелепое, несуразное, абсурдное, несообразное, необъяснимое, бессмысленное (противное смыслу, по Канту). Многие критики, говоря о юморе, о комическом, не затрудняются написать фразу: «Это смешно, потому что нелепо», или: «Давно доказано, что абсурд смешит», или: «Каждый знает, что комическое заключается в бессмыслице». От частого повторения таких фраз стало казаться, что в них действительно заключается какой-то смысл, в то время как они совершенно ничего не доказывают. Нелепое, несуразное, абсурдное, несообразное — это всё равно что бессмысленное или необъяснимое, а необъяснимое не может не вызывать удивления. Непонятно только, почему оно должно нас смешить.

В качестве примера чего-либо нелепого или бессмысленного можно было бы привести какое-нибудь искажённое до неузнаваемости слово, то есть слово, которое ни на каком языке ничего не значит, а следовательно, не имеет для нас никакого смысла. Несмотря на то что такое слово будет полностью нелепо, несуразно, абсурдно, бессмысленно, мы, услыхав его, однако, не засмеёмся, так как не найдём ничего смешного в том, смысл чего нам неясен. Смешным нам может показаться такое слово, в котором мы всё же уловим какой-то смысл, поймём какое-то значение этого слова. Так, нас могут насмешить слова: «пристукник» вместо «преступник»; «клеветон» вместо «фельетон»; «лживопись» вместо «живопись»; «берукратия» вместо «бюрократия»; «моктябрь» вместо «октябрь» и т. п. Смешат эти слова не бессмыслицей или нелепостью своего искажения, а каким-то имеющимся в этом искажении и постигаемым нашим умом смыслом.