Мистер Эндерби. Взгляд изнутри

Сода раздробила боль и отправила ее осколки по ветру. Устроившись в гостиной, Эндерби включил обогреватель. На часах десять минут четвертого. Время – хуже не придумаешь. Сверху доносились отзвуки ссоры, женский голос кричал словно через марлю: «Убирайся, слышишь? Убирайся, свинья!» Затем последовали рокот мужского голоса и тяжелые шаги. По всей очевидности, Джек вернулся. Вскоре женская ругань стала тише, искаженней, словно вырывалась из угла рта и краткими очередями. Заскрипели пружины. Взяв с дивана контракт, Эндерби задумался, подписывать ли его. Еженедельно выдавать рифмованные клише, высокопарное пустословие про далекие звезды в небе, про прикосновение толстеньких младенческих ручек к маминой шее, про доброту к страждущим – это ли не проституция? Чем бы ни были стихи, которые он писал Тельме от имени Арри, проституцией они не были. То откровенно чувственные, то слегка ироничные – их нечего стыдиться. Но предложение миссис Бейнбридж – это ли не змий, соблазняющий его сойти со стези истинного искусства звоном гиней, которые все равно достанутся миссис Мельдрам? Эндерби пошел в уборную осмотреть накопившуюся за годы труда мешанину в ванне. За последние полтора десятка лет он переезжал из города в город, с квартиры на квартиру, но думал, что здесь сможет осесть навсегда. Нехорошо менять мастерскую посреди работы над крупным произведением. Под влиянием нового места неуловимо меняется настрой, нарушается непрерывность… Тут ему пришло в голову, а как же он будет упаковывать в чемоданы содержимое ванны: мышей, хлебные корки и все остальное… Многое теряется, испытываешь искушение что-то выбросить. Но, стоя босиком на кафеле, Эндерби вдруг задумался: а может, стоит принести эту жертву, переехать подальше к югу или к северу по побережью, подальше от миссис Мельдрам и от гораздо более опасной личности (ведь вдовице скорбной уж никак не лень), миссис Бейнбридж, невозмутимо элегантной, самозваной почитательницы его стихов.

Он понимал, что пытается найти рациональное зерно в своем страхе перед отношениями с реальной женщиной, возможностью повторения в этой квартире того, что заканчивается сейчас этажом выше. Но его не оставляло беспокойство (всегда обострявшееся после того, как он успевал ушмыгнуть от зарождающейся близости), что тяга к одиночеству может сказаться на его творчестве. Согласно традиции, любовь к женщине всегда играла большую роль в жизни поэта. Взять, к примеру, Гете, которому, чтобы начать новое произведение, обязательно нужен был новый любовный роман. Если немецкая культура и сыграла какую-то роль в его становлении, сам Эндерби предпочел бы, чтобы в первую очередь это было влияние гораздо более угрюмой личности – Шопенгауэра. Шпенглер с его обещанием заката Европы тоже ему импонировал. В молодости, чтобы написать стихотворение о сексе и других людях, ему приходилось взывать к духу обоих философов. Ему вспомнился типичный вечер военного времени, затемнение в гарнизонном городке, лапающие мозолистые руки, хихиканье в темноте.

Сатиры и нимфы бегут, гомоня,И фавны холмы позабыли,

Срывая бесстыдно покровы дняС брюха грязного Вилли.Софитов свет и оваций гром:Весь мир ожидает заране,Когда Vorstellungen

начертит онНа голом, пустом экране.Серебряный свет заливает шлюх,Их уличные уловкиСгладясь, смягчась, становятся вдруг

Шиком изящной сноровки.Взгляни – ракеты летят из-за гор!Был туго экран натянут.Увы… Свершился судьбы приговор,И жезлы в бессилии вянут.

Совсем не романтическое отношение к сексу. Любовь, как, кажется, говорил Шопенгауэр, разновидность киноперформансов или Vorstellungen[15], организованных злой Волей, эдаким Виллом, киномехаником и управляющим в одном лице, а обмякшие тела присосавшихся друг к другу, хихикающих «влюбленных» – экраны, на которые проецируется подобие реальности. Но исчезновение экстаза, внезапное возвращение на землю после соития пугают, и в переоцененных словах любви, едва они произнесены, видишь то, что они есть на самом деле. Мимолетным образам онанизма нельзя навредить, нельзя солгать.

Эндерби вернулся в гостиную. Изжога, как родовые схватки, сызнова завела свое. В стакане осталось еще достаточно разведенной соды, поэтому уже через полминуты Эндерби смог излить свои муки:

– Грерррбрухаррраууууууупфффффх!

Сверху немедленно последовал ответ: три раза стукнул увещевающий ботинок. Эндерби кротко поднял глаза, словно на журящего Бога. Пора уезжать. Он услышал что-то вроде «Заткнись, Эндерби», потом женский голос произнес:

– Оставь его в покое. Он не нарочно.

Вспыхнула неразборчивая ссора, закончившаяся криком Джека: