Поразительно, чего он только не понаписал, особенно в молодости: пародии на Уитмена, Чарлза Даути, попытку перевода Duino Elegies[16]
, лимерики, даже начало пьесы в стихах про Коперника. Был один сонет со смежными рифмами александрийским стихом, датируемый днями его любви и зависти к пролетариату. Он с удивлением и ужасом прочел сестет:Ровнехонько в положенный час вернулся Джек, отряхнувший руки от дневных трудов коммивояжера и готовый к встрече с Эндерби. Поэтому от прошлого Эндерби оторвала горилья дробь во входную дверь.
– Выходи, Эндерби, хватит уже! Пора, Эндерби, дело зовет. Выходи и дай тебе вмазать, ты, чертов поэтический зануда!
– Мой нож у тебя? – спросил Эндерби, стоя за терзаемой дверью.
– Твой нож, говоришь? Он в мусорном баке, ты, грязный недотепа. Я из тебя по-честному дух выбью, паскудный ты обманщик. Я по-хорошему тебя предупреждаю, Эндерби. Если не откроешь, я пойду за ключом старушки Мельдрам. Скажу, что ты свой посеял, солгу, как ты солгал, мерзкий ты лжец. Потом войду и тебя прикончу. Поэтому открывай как мужик и дай тебе врезать, мерзкая ты свинья.
Затрепетав от ярости, Эндерби заметался по квартире в поисках какого-нибудь оружия. А тем временем Джек, которому честь по чести полагалось устать на работе, барабанил в дверь и грязно ругался. В ванной взор Эндерби на мгновение смягчился при виде его старого друга, унитаза. Стульчак всегда был немного разболтан: не составит труда содрать его с болта, которым он крепится к чаше.
– Иду, – крикнул Эндерби. – Еще минутку.
Он извинился перед деревянным «О», грубо его отдирая, и пообещал, что вскоре напишет в возмещение небольшую оду. Вооружившись стульчаком, он подошел к двери, распахнул ее и увидел кулаки Джека с запрятанными в них большими пальцами, готовые отдубасить пустоту.
– Так нечестно, – попятился Джек. – Ты отказываешься от честной игры, Эндерби? Я всего-то и прошу справедливых извинений за то, как скверно ты со мной обошелся касательно моей собственности.
– Это ты, Джек? – раздался голос сверху. – Не делай ему слишком больно, милый.
– Не за что мне извиняться! – возразил Эндерби. – И если ты не веришь тому, что я тебе сказал, то должен и принять последствия своего неверия. Я тебе сейчас стульчаком по башке ударю.
– Только не этим, – отозвался Джек, пританцовывая и стараясь пробить защиту Эндерби. – Это смешно и вообще просто неприлично. Ты все в фарс превращаешь.
Эндерби парировал его слабые потуги, с силой нанося удары по запястьям Джека своим деревянным оружием. Он погнал Джека по коридору ко входной двери, мимо двух крапчатых картин на стенах – обе с изображением шотландских ландшафтов в непогоду. Занеся повыше стульчак, Эндерби изготовился твердым краем врезать по курчавой проволочной голове Джека, но немного не рассчитал, и стульчак, опустившись, скользнул мимо ушей и заключил лицо Джека в раму по форме задницы. Испуганный Джек принялся царапать и драть стульчак, позабыв бить по рукам самого Эндерби, а те все тянули и тянули вниз: смутной целью Эндерби было повалить Джека на пол и запинать ногами.
– Ах ты сволочь! – вопил Джек. – Это нисколечко не смешно, свинья ты эдакая!
Он все дергал вверх до гладкости отполированную ягодицами раму, а Эндерби все тянул ее вниз.
– Я и прошу только, – задыхался Джек, – извинения за то, что ты сделал. Извинись, и я тебя отпущу!
Все еще цепляясь за круглый позорный столб Джека, Эндерби развернулся и увидел у подножия лестницы его сожительницу. Одета она была как сценический Гамлет – в черное трико и черную водолазку, под которой ее титьки еще колыхались после спуска.
– Это все из-за тебя! – всхлипнул Эндерби, из последних сил цепляясь за стульчак. – Скажи ему правду!
– Он мне врезал, – ответила она, – а я ничего дурного не сделала. Теперь только честно будет, если он врежет тебе.
– Скажи ему правду! – умирающим голосом крикнул Эндерби.
– С Джеком это ничего не изменит, – ответила она. – Просто нужно, чтобы Джек кого-то избил. Джек такой, понимаешь.
– Пусть извинится! – крикнул все еще обрамленный Джек.
– Не за что мне извиняться! – булькнул исчезающий паек воздуха Эндерби.
– Тогда извинись за то, что сейчас делаешь.
– Я перестану!