Мистер Эндерби. Взгляд изнутри

– Миссис Уолпол, – тавтологически произнес Уолпол, – моя жена. Она может зваться или не зваться Тельмой, согласно тому, на смене она или нет. В настоящий момент она не на службе. И как раз в случае с означенным Гарри, – он педантично подчеркнул звук «Г», – вы выступаете лицемером и лжецом, уж простите мне такие слова. – Уолпол поднял руку, словно приносил клятву. – А эти слова я употребляю как ссылку на условности, каких вы, подобно всякому бюрджоа, вероятно, придерживаетесь. Для меня, так сказать, они истинного значения не имеют, будучи пережитками бюрджоазной морали.

– А я, – чуть ли не в пылу ответил Эндерби, – очень возражаю, чтобы меня называли лицемером и лжецом, особенно в моем собственном доме.

– Очисти свой разум от речей двуличных, – посоветовал Уолпол, который явно был человеком начитанным, и со всеми удобствами расположился, расправив полы дождевика, перед электрокамином. – Вы как раз покидаете сие место, которое на дом не похоже и которое, полагаю, вам не принадлежит, и более того, какое значение оно может иметь в плане воздействия неких слов на конкретные мозги, не важно, произнесены ли эти слова в храме или в сортире, простите мое выражение, или прямо вот тут? – Он подвигал ягодицами, высвобождая ткань брюк из щели между ними.

Упоминание церкви и сортира в одной фразе попало в самое сердце Эндерби, равно как и воззвание к логике.

– Ну хорошо, – сказал он. – В чем же я лицемер и лжец?

– Справедливый вопрос, – признал Уолпол. – Вы лицемер и лжец, – с прокурорской внезапностью нацелил он обвиняющий палец, – потому что прятали собственные желания под плащом другого человека. Да, да! Я говорил с тем мужчиной по имени Гарри. Он признает, что посылал миссис Уолпол жареные потрошка и, в одном случае, угрей – оба блюда она не слишком жалует, но было ясно, что это было в духе дружбы между коллегами, учитывая, что они работают в одном заведении. Оба рабочие, пусть даже место их работы весьма бюрджоазно. Можете ли вы сказать про себя то же самое?

– Да, – сказал Эндерби. – Нет.

– Так вот, – продолжал Уолпол. – Со слов представителя рабочего класса Гарри я знаю, что адюльтера у него на уме не было. Для него это стало шоком, и я лично видел его шок при мысли о том, что какой-то мужчина может посылать стихи замужней женщине и подписывать их чужим именем, именем человека, который, живя в капиталистическом обществе, не в том положении, чтобы дать сдачи такому, как вы! – И опять же обвиняющий палец выскочил, как язык хамелеона.

– Тогда почему не он лицемер и лжец? – спросил пораженный Эндерби, в ужасе от подобного предательства Арри. – Почему бы вам не поверить мне? Да черт меня побери, я только раз встречался с этой женщиной, и то только для того, чтобы заказать одинарный виски!

– Одинарный или двойной, без разницы, – умудренно ответил Уолпол. – И известны случаи, когда мужчины, особенно поэты, встречались с женщиной (и я был бы премного вам благодарен не употреблять это слово применительно к миссис Уолпол) лишь однажды или даже в глаза ее не видели и тем не менее писали ей уйму стихов. Был один итальянский поэт, про которого вы, возможно, слышали и который писал про ад, и была одна замужняя женщина. Он писал про ад, мистер Эндерби, а совсем не про то, про что писали вы в тех позорных виршах, которые сейчас держите в руках и которые я попросил бы вас потрудиться вернуть. Вот тут вы писали про ягодицы и груди, а это весьма неприлично. Я потратил время на эти стихи, отложив ради них мое обыкновенное чтение. – Тут Эндерби различил, как из-под умученного акцента Восточного Мидленда прорываются более мощные нотки валлийского. – Это непристойности, – продолжал мистер Уолпол, – которых любой человек, пишущий замужней женщине, должен от всего сердца стыдиться и за которые должен страшиться суда.

– Нелепость какая! – возмутился Эндерби. – Чушь собачья. Я написал стихотворения по просьбе Арри. Я написал их в обмен на одолженный костюм и несколько недоеденных цыплят и индеек. Разве не разумно звучит?

– Нет, – разумно ответил Уолпол. – Не разумно. Вы написали эти стихи. Вы писали про груди и ягодицы и даже про пупки применительно к миссис Уолпол и ни к кому иному. И в том кроется грех.

– Но, черт побери, у нее же они есть, верно? – рассердился Эндерби. – В этом отношении она ничем от других женщин не отличается, так?

– Не мне знать, – сказал Уолпол, останавливая ярость Эндерби мановением руки хормейстера. – Я не дамский угодник. Я должен трудиться. У меня нет времени на пустое увлечение поэзией. Я должен трудиться. У меня нет времени на ветреность и неискренность женщин. Я должен трудиться ночь за ночью после дневных трудов, читая и изучая Маркса, Ленина и других писателей, которые дадут мне возможность помогать моим собратьям-рабочим. Можете сказать про себя то же самое? До чего довела вас поэзия? Вот до этого. – Он обвел рукой пыльную гостиную Эндерби. – К чему привело меня мое самообразование?

На собственный вопрос он не ответил. Эндерби подождал, но вопрос был явно риторическим.