Мистер Эндерби. Взгляд изнутри

– За мой счет, – сказал Эндерби. Данте кланялся и кланялся, наполняя им рюмки. – И себе тоже налейте, – сказал Эндерби, щедрый в медовом месяце.

Данте с поклоном спросил Утесли:

– Americano?

– Inglese, – поправил Утесли.

– Americani, – сказал Данте доверительно подаваясь вперед, – fack you. Mezzo Mezzo.

– Un poeta, – сказал Утесли, – вот он кто. Poeta. Женственный по форме, мужской по полу.

– Прошу прощения, – откликнулся Эндерби, – вы на что-то намекаете?

– Если уж на то пошло, – сказал Утесли, – по моему твердому убеждению, все мы, поэты, отъявленные гермафродиты. Как Тиресий, понимаете? А у вас медовый месяц, да? Выпейте еще стреги.

– Что вы собственно имеете в виду? – настороженно спросил Эндерби.

– Имею в виду? А вы все смысл ищете, да? Смыслы смысла. Ричардс и Кембриджская школа. Чушь собачья, если хотите знать мое мнение. Оставим это. Если выпьете со мной еще стреги, я выпью еще стреги с вами.

– Стрега, – повторил название ликера Эндерби.

– Ваш итальянский все лучше и лучше, – сказал Утесли. – У вас тут парочка очень славных гласных. А вот и пара славных стрег, – сказал он. – Благослови, боже, всех. – Он выпил, он пропел: – Кто захочет Эндерби, Бендерби, Кэмберли, на хрен, милый Эндерби… Ну, или милый Августин.

– Откуда вы узнали, что мы здесь? – спросил Эндерби.

– В аэропорту узнал, – ответил Утесли. – Список прибывающих из Лондона. Всегда полезно почитать. Вот здесь пишут про медовый месяц. Удивительно, Эндерби, в вашем-то возрасте.

– Что вы имеете в виду? – в который раз спросил Эндерби.

– Стрегу джентльменам за счет заведения? – чудовищно коверкая английские слова, промурлыкал Данте.

– Tante grazie[26], – отозвался Утесли. – И опять вы, Эндерби, переживаете из-за смысла. – Встав и вытянувшись во фрунт, он пропел: – Затес ли, утес ли, принес ли черт? И кого же? Боже храни королеву. Хотите смысла? Да нет тут никакого смысла. Занос ли, понос ли… Так еще лучше. В вашей поэзии слишком много смысла, Эндерби. Всегда было. – Тут его речь прервало пьяное рыганье. – Прошу прощения, как говорится, за мой французский. – Он выпил.

– Strega, – сказал Эндерби. – E uno per Lei, Dante[27]

.

– Нельзя вам так говорить, – сквозь икоту произнес Утесли. – Ну и жуткий у вас итальянский, Эндерби! Такой же скверный, как ваши стихи. Прошу пардону. Нелицеприятная критика. А вот ваша мыслишка с чудовищем чертовски хороша. Слишком хороша для поэмы. Ах, Рим! – ударился в лирику он. – Прекрасный, прекрасный Рим! Удивительное место, Эндерби, второго такого не сыщешь. Слушайте, Эндерби, я сегодня приглашен на прием. В доме княгини такой-то или сякой-то. Хотите пойти? Супружницу с собой прихватите? Или вам надлежит пораньше удалиться сей прекрасной брачной ночью? – Он покачал головой. – Ларошфуко или какой-то еще чертов пройдоха сказал, что в первую ночь этим нельзя заниматься. Да что он понимал, а? Все они гомосексуалисты. Все писатели гомосексуалисты. Непременно гомосексуалисты. Это только логично. К черту литературу! – Он вылил последние несколько капель стреги на пол. – Вот это ларам и пенатам, пусть приходят и лакают. Сношение, то есть подношение. Они что угодно слопают, прямо как собаки. Еще стреги!

– А вам не кажется?.. – осторожно спросил Эндерби. – То есть если вы идете на праздник…

– До него еще уйма часов, – отозвался Утесли. – Часов и часов и часов. Уйма времени начать и кончить, да еще несколько раз кряду, до начала. Если вы на это способны, конечно. Устрицы чертовски помогают, знаете ли. Прекрасно усиливают мужскую потенцию. Scampi[28]. Данте! – крикнул он. – Пошлите за устрицами для этого синьора. Он у нас молодожен, благослови его боже. – Утесли покачнулся на стуле, а Данте сказал:

– Вы сегодня жениться? Очень хорошо. Выпейте стреги за счет заведения. – Он налил. – Salute, – поднял он свой бокал. – Molti bambini[29], – подмигнул он.

– Отличная жратва эти устрицы, – сказал Утесли, выпивая.

Эндерби тоже выпил.

– Ваши слова крайне бестактны. Честь по чести, ваc надо бы вздуть.

– О боже, боже ты мой! – зажмурившись, потряс головой Утесли. – Только не сегодня. Чересчур жарко. Pace, pace[30], это город мира. – Он начал клевать носом.

– Troppo[31], – доверительно объяснил Данте. – Совсем в пюре. Вы везти его домой.

– Дудки, – уперся Эндерби. – К чертям собачьим, у меня медовый месяц. И вообще, он мне не нравится. Гадкий человечишко.

– Зависть, – пробормотал с закрытыми глазами Утесли, падая головой на стойку. – Я во всех антологиях. А он нет. Я-то популярный поэт. Известный, всеми любимый и уважаемый.

Тут он аккуратно, почти как в профессиональном акробатическом номере, рухнул вместе с табуретом на толстый ковер бара: падал он очень медленно и как будто вращался в падении. На шум из вестибюля прибежали мужчины в тесных костюмах. Они тараторили по-итальянски и смотрели на Эндерби с ненавистью.

– Я тут ни при чем, – сказал Эндерби. – Он уже был пьян, когда я пришел. – И угрюмо добавил: – К черту, у меня же медовый месяц.