Мистификация

— Андрей, что это, — встрепенулся от ее крика, смотря на красные капли на ковре. Это бокал в руке моей треснул и осколки в кожу впились.

— Да ерунда… мелочи.

Смотрит на меня и в глазах слезы каплями дрожат.

— Что он тебе сказал?

— Нет… ничего такого… просто… — и вот уже одна слеза катится по щеке, а я вытираю ее большим пальцем. Ярость клокочет, только сейчас не время. — Что просто?

— Я боюсь…

Обнял рывком, к себе прижимая. Конечно боится. И я себя ненавидел сейчас за это.

— Я знаю, моя девочка. Только это временно. Ты же знаешь, что уже никуда от меня не денешься. Что мне твой отец? Я тебя у самого дьявола отберу… ты же меня знаешь… — Знаю… — попыталась улыбнуться, только горечь в глазах ничем не скрыть. — Но я не его боюсь…

Посмотрел на нее внимательно, ни о чем не спрашивая…

Ждал, когда продолжит, видел, что мучит ее что-то…

— Я себя боюсь… того, что чувствую…

— Что ты чувствуешь, девочка…

— Я… Хочу, чтобы он умер, — всхлипнула и опять ко мне прижалась. — Понимаешь? По-настоящему… и это ужасно. У меня от ее слов мороз по коже пробежал и дышать вдруг трудно стало. Потому что я слишком хорошо понимал, о чем она говорит. Так, словно самого себя увидел много лет назад. Ненависть к тому, кого считал родным. Не просто злость, а искреннее желание смерти. В такие моменты мы перестаем быть собой. Теми, кем привыкли себя считать, словно отказываясь от того, что делает нас человеком. Выпуская на поверхность неизвестную часть себя. И она испугалась этого. Добрая, хорошая девочка хочет убить того, кому обязана жизнью. С этим сложно смириться даже несмотря на все страдания, которые он принес ей. Гуманность, чувство долга, желание быть на стороне добра… а второй конец каната тянет на себя готовность устранить любого, кто стоит на твоем пути.

— Это нормально. Поверь, я знаю, что говорю. Ты ошибаешься лишь в одном. Ты намного лучше, чем сейчас могла о себе подумать…

— Да уж… а ведь не зря говорят про яблоко и яблоню… — отшутиться пытается. Ирония с примесью отчаяния.

— В твоем случае действует другая поговорка, Александра… — И какая же?

— С кем поведешься…

Улыбнулась наконец-то. Хоть такая, но передышка. И на душе одновременно и камень, и облегчение. С ней всегда вот так. Швыряет из стороны в сторону и никогда не знаешь, когда в очередной раз на повороте занесет.

— Так вот, кто виноват в моей…

— М-м-м? — смотрю вопросительно и чувствую, как заводиться начинаю от ее хитрой ухмылки.

— В чем, в твоей?

— В моей испорченности…

Подхватил за ягодицы, а она ногами меня оплела и, не отрывая взгляда, продолжает, каждое слово немного растягивая. — А-я-яй, Ваше Графство… а как же моральные устои, кодексы и прочие эти Ваши замашки?

— На хрен все, — поддерживая ее одной рукой, а второй стаскивая с головы полотенце и пояс от халата. — Тут еще разобраться надо, кто кого испортил.

— Рада стараться, — и, обхватив мое лицо руками, провела кончиком языка по губам, — и требую продолжения…

* * *

Мы виделись каждый день. Они колесили из города в город, и каждый раз нужно было придумывать новые способы, как проникнуть к ней в номер. То через персонал, подкупая или запугивая. То в "маски-шоу" участвовать, играя МЧСника, который кота истеричной бабушки с дерева стаскивает, как раз у той стены, где окна номера Александры. Рисковали. Каждый раз — как прыжок в пропасть. Убеждал себя, что было бы разумнее дождаться последнего пункта маршрута и сделать все по моему плану, только от желания видеть ее все мое благоразумие отправлялось по известному дальнему маршруту. У нас слишком много "нет" и "нельзя", и я готов был выдирать у судьбы каждое "да". Потому что завтра может и не быть. Это не пессимизм, это то, что я и подобные мне давно приняли, как должное.

После концертов она мчалась в отель, потому что знала, что я буду ее ждать. Хоть и признавалась потом, что каждый раз тряслась перед тем, как дверь открыть. Руки ватными становились и не слушались, чтобы ручку повернуть. От страха, что в этот раз меня там не окажется. Радость и предвкушение вперемешку с ужасом, что надежда может разбиться вдребезги.

Дикий коктейль эмоций… вот что было нашим миром. И каждый раз я, затаив дыхание, смотрел на открывающуюся дверь, улавливая ее волнение и слыша, как замирает ее сердце. И наслаждался этим. Как извращенный садист. Потому что мне нравился ее страх. Значит, любит еще сильнее. Боится потерять. А от ее облегченного вздоха, радости в глазах и бешеного стука сердца, которому наконец-то разрешили биться с огромной скоростью, бурлит все внутри, словно магма расплавленная. Мне иногда казалось, что я могу задушить ее в объятиях, силы не рассчитав. Разбудила во мне что-то настолько сильное, что порой пугало… своей неизвестностью и тем, что превращало меня в одержимого безумца.