Мистификация

Когда мне разрешили всего на несколько минут войти в палату к Тае, казалось, что из-под ног земля ушла. Как будто идешь по зыбучему песку и в любую секунду свалиться можешь, и проклятые песчинки поглотят тебя, забиваясь в ноздри, уши, рот, скрипя на зубах, пока не сожрут полностью, похоронив заживо. И каждый шаг труднее предыдущего дается, потому что ноги не слушают, как каменные, и руки с такой силой дрожат, что приходиться сжимать их сильно-сильно, ведь от взгляда на них паника еще сильнее становится. Та самая, когда кажется, что тебя душит кто-то, схватил за горло и не отпускает, пока ты дергаешься, трепыхаешься, пытаясь разжать захват, но он лишь сильнее становится, и вот у тебя уже перед глазами темнеть начинает, а из глаз слезы катятся то ли от боли, то ли от страха, то ли от отчаяния… А ведь я и правда плачу. Тихо, без истерик и всхлипываний, будто боясь разбудить маленькую девочку, которая сейчас сражается за свою жизнь. За что же ты ее наказываешь, Господи? Почему отправил ее невинную душу именно в эту проклятую семью, в которой никогда не будет ни покоя, ни радости. Чем она провинилась? Такая же игрушка, как я, как Дарина, как мать моя, которой, наверное, лучше сейчас, чем всем нам… Жалкие марионетки в мужских руках. Да что вы можете, кроме как убивать и приносить боль тем, кто вас любит? Тем, кто вытерпит ради вас все, что угодно… Потому что выбора нет. Что можете, кроме как устроить очередную разборку, чтобы доказать, что вы сильнее. И кому? Кому доказать и какой ценой? Черта с два, вы сильнее. Вы даже защитить нас не можете.

— Держись, моя малышка. Таечка. Мое солнышко. Все будет хорошо… Мама скоро придет к тебе. Очень-очень скоро. Вот увидишь. Ее сердце чувствует, что ты нужна ей больше всех на свете… — шепчу еле слышно, протягиваю руку к ее маленьким пальчикам, просто чтобы прикоснуться и почувствовать, что они теплые. Такие крошечные. Маленькие. А когда все же дотронулась, стон из груди вырвался. Тяжелый такой, от того, что нельзя громко. Нельзя выплеснуть сейчас все, что так мучит, от чего сердце больно сжимается и кажется, что разорвется сейчас… Потому что я не должна была стоять сейчас здесь. Не должна. А если и, не дай Бог, что-то случилось, то стоять, только обнявшись с Дариной.

Поддерживать ее и успокаивать. Она меня, а я нее. А не вот так. И от мысли о Дарине рыдать начала, за губы себя кусая, чтобы не слышал никто. Иначе успокаивать начнут, руки свои протягивать, а я не желала никого видеть. Наоборот. Пусть не подходят и не приближаются. Не осталось тут никого, кому в жилетку поплакать могла бы. Поэтому плачу и мычу в ладонь, которой рот прикрыла.

Не знаю, чего во мне было больше сейчас — боли или ненависти. Не знаю. А слезы катятся дальше, не вижу ничего, перед глазами мутная пелена и мир расплывается в уродливых потеках. И хорошо. Отлично. Потому что я не хочу его видеть. Он не должен быть таким. Не хочу видеть нашу малышку на этой больничной койке, не хочу видеть ни одного из них — ни отца, ни Максима. Видела, что Макс на тень свою стал похож, а отец осунулся и постарел словно лет на десять, но мне ни капли не было жаль. Пусть считают меня самой законченной эгоисткой, но во всем их вина. Во всем, что происходит с нами. Нас калечат, насилуют, пытаются убить… только наша жизнь ничего не стоит для тех, кто нас же ломает. Так, расходный материал, чтобы ударить побольнее таких же мерзавцев, как мой отец.

Сколько еще он позволит себе терять? Кого еще бросит в эту кровавую мясорубку? Неужели мало? И ради чего? Рад суки этой малолетней? Ради подлой твари, которая вскружила ему голову? Из-за нее мы все сейчас здесь. Из-за нее он о мести забыл и о том, кто его враг. Кто его же дочь с дерьмом смешал.

Боже, да что же она сделала с ним. Напоила каким-то зельем? Пришила к себе ржавой иглой с уродливой нитью. Наспех. Мгновенно. Да так, что не оторвешь уже. Откуда взялась на нашу голову? Мне только начало казаться, что пережили все. Хоть как-то. Перестала по ночам орать и шарахаться собственной тени. Думала, вот она — нормальная жизнь. Человеческая. Мелочам опять научилась радоваться, на шею отцу бросаться и парить от чувства, что наконец-то могу без угрызений совести тепло свое дарить. А что взамен? Очередная пощечина? Плевок? Это тварь эта белобрысая должна была сейчас валяться, как кукла бездыханная, подо всеми этими трубками, а не Тая с Дариной. Это возле нее должен был стоять и трястись ее ублюдочный отец и сдохнуть от инсульта или сердечного приступа, валяясь у кровати, как кусок дерма. Да, вот так. Я злая. И мне не стыдно себе в этом признаться. Пусть мне никто не рассказывает, что нельзя копить обиды и всякую ересь о правой и левой щеке.