Мистификация

Кожа до сих пор ладонь горела после пощечины. Так, словно только что ударил. Еще несколько часов назад я поклялся бы чем угодно, что никогда не сделаю ей больно. Никогда руку не подниму. Каким бы злым ни был. Чтобы ни делала или ни говорила. И перед глазами все эти месяцы пролетели, как краткометражка. На перемотке. А мозг лишь отдельные кадры выхватывает и выдает в виде стоп-кадров. Взгляды с вызовом, слова едкие и ядом пропитанные, которыми друг друга хлестали. Выходки ее, разбитая ваза, запах гари, когда дом гореть начал. Как сломать ее пытался, только на самом деле жалел каждый раз, сам тогда еще не понимая, почему. Миллион раз по стенке размазать хотел, и останавливало что-то. И нежность эта… долбаная нежность, которая пробилась словно росток из-под асфальта. Такая нереальная, нелогичная, у которой не было ни одного шанса, но… Я самого себя за нее ненавидел. За то, что она менять меня начала. Потому что сам не понял, как подпустил ее настолько близко, как никого и никогда. Что дошло все до того, что готов был убивать любого, кто к Александре притронется, кромсать на части, не раздумывая. Десятки людей в расход пустить, на горло самому себе наступить, только чтобы вырвать у судьбы еще один шанс. А сейчас сам же и ударил. Смог… Да, бл***, смог. Наотмашь. Никогда на женщину руку не поднимал, а тут не выдержал. Не потому что больно было. Невыносимо. Настолько больно, что сдохнуть в тот момент хотелось, только чтобы не слушать. Разорвать грудную клетку и выдрать сердце это долбаное, которое не хотело прекращаться биться и трепыхаться от звука ее голоса. Того самого, которым раньше сводила меня с ума от страсти, а сейчас распинала. Хотел, чтобы замолчала наконец-то. Чтобы заткнулась, мать ее, и не говорила все это, не вела себя, как лживая сука. Чтобы не опускалась в моих глазах еще больше. Не летела вниз на бешеной скорости, разбиваясь на дне пропасти, из которой мы только-только начали выбираться. Вот почему ударил. За то, что посмела замарать то единственное, что оставалось незапятнанным.