Мистификация

И мы внесли… Вернее, внесла она. Александра сказала, что не хочет выходить замуж в белом платье. Потому что не хочет, чтобы ни у меня, ни у нее возникло дежавю, потому что этот день — только наш. Что не позволит никому и ничему его испортить. Ни одной мелочи. Ни одному воспоминанию. Ни одному слову или взгляду. Что все эти мелочи вроде белого платья, миллиона цветов, фаты на несколько метров давно потеряли для нее ценность. Она должна была получить все это, только при этом выть хотелось от боли и руки на себя наложить. А для нее главное — что со мной. Что страшно ей сейчас кричать о своем счастье. Что боится спугнуть. Сглазить. Вызвать зависть каких-то страшных богов, которые послали нам столько испытаний. Не хотела пафосных клятв, звучащих под звуки храмового органа и внимания чужих людей, которые, как падальщики, набрасываются на чужое грязное белье. Мы расписались на территории нашего дома, разделив свое счастье только с самыми близкими. Во время церемонии она смотрела на меня глазами, в которых смешалось счастье вперемешку со слезами. В них было столько всего — благодарности, счастья, волнения, любви, но самое главное, что в них больше не было страха.

К нам подошла Карина, и глядя по очереди то на меня, то на Александру, обняла обоих, и две мои самые любимые и родные девочки расплакались. Стояли вот так, не говоря друг другу ни слова, а потом Карина, вытерев белоснежным платком слезы, вдруг сказала:

— Простите меня за все… Я правда… желаю вам быть счастливыми.

— Ну все, после благословения дочери официальную часть праздника можно считать завершенной, — Макс взял Карину под руку и махнул головой музыкантам. А я подумал о том, что пришло время подарить МОЕЙ ЖЕНЕ наш первый танец.

Я хочу обвенчаться с тобой под сиреневым небом, Пусть горят, как в том стареньком храме, лампадами звезды.

Я хочу обвенчаться с тобою одной, где б я не был, Я хочу обвенчаться с тобою и рано, и поздно.

Я хочу обвенчаться с тобой под слепыми дождями, Пусть играет фатой подвенечной простуженный ветер. Я хочу обвенчаться с тобой и часами, и днями, Я хочу обвенчаться с тобою одной в целом свете.

Ты наденешь вечером платье подвенечное Из кусочков веры и любви.

Рядышком с надеждою и цветами нежными Чуть поправишь волосы свои…

Я хочу обвенчаться с тобой, когда падают листья, И земля засыпает опять, чтоб проснуться весною… Я хочу обвенчаться с тобой очень медленно, быстро, Потому что мы венчаны были самою судьбою.

Ты наденешь вечером платье подвенечное Из кусочков веры и любви.

Рядышком с надеждою и цветами нежными Чуть поправишь волосы свои…

(с) Клименков В.

ЭПИЛОГ

— Ну, каково оно, Граф, на собственной могиле стоять? Много дерьма в этой жизни повидал, но от такого — мороз по коже.

Мы стояли возле могилы, полностью покрытой венками. Мертвые цветы, которые никогда не пахли и никогда не завянут. Живых не было и не должно было быть, иначе была бы заметна разница между "до" и "после". Та самая могила, в которой меня "хоронили" тогда. Та самая, которую чужими руками вырыл для меня ублюдок Нармузинов и к которой пришел, чтобы плюнуть на нее.

— Да, нездоровая херь, Зверь, согласен.

Не верю во всякую чертовщину, но табличку с надписью Андрей Воронов приказал снять…

Сейчас под толстым слоем земли там гнила эта мразь Ахмед. Этот больной на всю голову урод, который выпил нам столько крови. Сдох, как дворняга бездомная, и похоронен так же, как бомж — в безымянной могиле без таблички. И даже если у ублюдка и была какая-то мелкая душонка, то она никогда не найдет покоя. Он копал мне яму, и сам в нее же попал. Никто и никогда его не найдет. Не будет оплакивать. Скорее, вздохнет с облегчением и улыбку скрыть не сможет, что выродок этот больше не ходит с нами по одной земле.

Он вернулся сюда после того, как оклемался. После того, как в него стреляла собственная дочь. Чертов долбаный извращенец. Не знаю, что его тянуло сюда, но он пришел. Нам сторож сразу же доложил, у него приказ был — очень тщательно наблюдать, кто будет приближаться к могиле. Как там говорят: убийц всегда тянет на место преступления? Вот и посмотрим, каким еще ублюдкам покоя не дает, сдох ли по — настоящему Андрей Воронов. Мы с Максимом и Славиком ожидали его тогда на выезде. Охрану его по-тихому убрали, он почему-то велел им возле машины стоять, не тащил с собой к могильным крестам. Видимо, чтобы не нарушать интимность момента, мать его. При одном воспоминании о твари сплюнуть хочется от отвращения и едкой ненависти. Надо было видеть тогда его глаза, когда он понял, что наконец-то мы схватили его за задницу и увидел того, от чьей могилы только что отошел. В них застыл самый настоящий ужас, и Ахмед вдруг начал задыхаться от приступа астмы. Хватался за горло и тянул руки впереди себя, видимо, его ингалятор был в машине.