Митрополит Филипп

Между тем в Москве за двух малышей правила их мать, великая княгиня Елена Глинская. Она очень опасалась за судьбу детей, и на то были основания. Гордая, своевольная аристократия никогда не забывала о ветви Старицких как о претендентах на русский трон. Регентша происходила из рода литовско-русских князей, чужаков для Москвы. Для того чтобы Василий III мог на ней жениться, ему пришлось развестись с первой супругой, Соломонией Сабуровой, что вызвало чудовищный скандал. Не считая положение свое прочным, Елена Глинская была готова на любую жестокость, если бы это помогло спасти ее мальчиков. Она, словно птица крыльями, хотела бы закрыть своих птенцов от любой угрозы. Так вела себя в том же XVI веке другая известная женщина — Екатерина Медичи. Эта французская «Елена Глинская» с необычайной свирепостью сражалась за сохранение своего потомства.

В 1537 году отношения между московским и старицким дворами накалились до предела. Действительно ли Андрей Старицкий планировал мятеж или окружение Елены Глинской возбудило в ней самые страшные подозрения против князя, неясно.

Андрея Ивановича позвали в Москву для руководства войсками на казанском театре военных действий. Опасаясь расправы, он отказался. К нему отправили «посольство», состоявшее из видных представителей Церкви. «Послы» от имени государя Ивана Васильевича и регентши Елены Глинской должны были дать ему «слово правое», что над ним не учинят «никоторого лиха», вот только надо разобраться, кто сеет смуты между Москвой и Старицей. Опасаясь побега или бунта князя, боярское правительство выдвинуло полки поближе к его владениям — в район Волока Дамского. Приближенного Андрея Ивановича, князя и боярина Федора Пронского, отправленного в Москву с объяснениями, арестовали, не дав ему исполнить поручение. «Посольство» еще не успело добраться до старицкого двора, когда Андрею Ивановичу сообщили о приближающейся московской армии. Князь «дрогнул» и «побежал» в Великий Новгород, решив искать помощи у тамошних жителей. Богатая столица Северной Руси могла стать превосходной базой для борьбы с Москвой. При неудаче у Старицкого появлялся выбор: бежать далее за море к шведам, сдаться ливонским немцам или отправиться в Литву со всей свитой. Но, во-первых, новгородцы его не поддержали, а во-вторых, прежде чем он добрался до Новгорода, туда уже явились приближенные Елены Глинской с самыми строгими инструкциями. Правда, часть новгородцев все же прибыла к нему в лагерь и попросилась на службу. Очевидно, таких оказалось немного… Андрей Иванович с полдороги развернулся для боя с московскими полками. Здраво оценив соотношение сил, в последний момент мятежный князь не решился дать войскам сигнал к атаке. Вместо этого Андрей Старицкий начал переговоры с противной стороной, пытаясь избавить себя от тяжкой кары. Командующий правительственными войсками обещал ему неприкосновенность, после чего он сдался и отправился в Москву. Однако Елена Глинская не была настроена оказывать милость. Для нее представился случай навсегда избавиться от величайшего страха последних лет. В ярости она подвергла аресту князя и его семью. Несколько месяцев спустя, как пишет летопись, «…преставися князь Ондрей Иванович в нуже страдальческою смертью».

Для судьбы Федора Степановича Колычева гораздо важнее самого выступления бунтовщиков и их разгрома было расследование, проведенное по горячим следам. Бояр Андрея Старицкого осрамили торговой казнью и бросили в темницу. Новгородцев, перешедших в лагерь князя, предали смерти. Среди сторонников мятежного князя отыскалась целая гроздь Колычевых, и с ними обошлись сурово.

Прежде всего торговая казнь обрушилась на Ивана Ивановича Колычева-Лобанова[9], основателя ветви Умных, приходившегося дядей Федору Степановичу.

Во главе новгородских помещиков, пришедших на помощь Андрею Старицкому, стояли родственники Федора Степановича (хотя не столь близкие, как Умной) Андрей Иванович Колычев-Пупков и Гаврила Владимирович Колычев, а с ними еще три десятка дворян рангом пониже. Они закончили жизнь страшно: их били кнутом, а потом повесили, расставив виселицы по дороге от Москвы до Новгорода. Их тела должны были служить предупреждением для всех, кто мог еще осмелиться на бунт против вдовствующей великой княгини.

Как должен был относиться Федор Степанович к этим событиям? Естественно предполагать, что он скорбел о казненных родственниках, жалел дядю, терзался, видя, какое пятно легло на честь всего семейства. Тень мятежа легла, как станут говорить в XX столетии, на «членов семьи». А это, помимо нравственного унижения, грозило серьезными материальными потерями. Подозреваемых в склонности к мятежу и тем более в прямой связи с заговорщиками правительство могло запросто лишить вотчин и поместий, отправить в ссылку, а главное — отобрать выслуженные чины. Потом, через несколько месяцев или даже лет, земли и служебное положение могли вернуть — в истории московского двора такое бывало многое множество раз.