Митрополит Филипп

С другой стороны, как ни горек раскол, а Церковь не погибла и восстановилась. Не среди старообрядцев просияли величайшие святые императорского периода. Не староверами были Серафим Саровский, Николай Японский, Феофан Затворник, великая княгиня Елизавета Федоровна. Много худого случилось с нашей Церковью в синодальную эру, а еще того пуще – в советские времена. Но ее не одолели. Да и хорошего происходило с нею немало… Тут и старчество, и духовное просвещение, наконец-то пустившее корни на русской почве, тут и нынешнее «второе крещение Руси».

Многие публицисты в безграничной любви к старообрядчеству пускаются в рассуждения: дескать, теплое чувство народное к Церкви пало, среди иерархов собрались равнодушные люди, и в конце концов Петр I, чувствуя церковное нестроение, решил идти по пути насаждения в России западноевропейских вероисповедных форм. Раз свое худо, так не поискать ли лучшего на стороне? Тем самым Церкви был нанесен страшный удар, но она сама в этом виновата. А староверы-де сохранили заветное знание, истовость веры, древние культурные устои…

Нет ли во всем этом старой интеллигентской болезни: неприятно поклоняться сильному, не хочется уважать его; но как хорошо поклониться слабому, проигравшему, пусть даже ставшему маргиналией на полях культуры! И как просто даровать ему жезл стояния в истине! А не страшна ли великая гордыня первых лидеров старообрядчества, смевших поливать последними словами архиереев, а себя считавших главными экспертами по делам веры? А не страшно ли их желание через Никона подчинить себе церковную иерархию, сделать ее послушным своим орудием? А не страшно ли неубывающее пристрастие самых кровавых бунтовщиков к «старой вере»? А не страшны ли «гари», уничтожавшие тысячи людей из-за прихоти очередного высокоумного старца? Как много истовости – да! Но как мало любви… Как много твердости, но до чего же мало смирения! И сколь велика доля чудовищной вероисповедной отсебятины. К староверам были жестоки – не по уму и не по доброте. Они же, со своей стороны, истощали души в диком упрямстве. Не напрасно старообрядчество распалось на множество «согласий», от очень значительных до ничтожных: даже друг с другом не могли договориться расколоучители, ведь их вела по пути бесконечных споров огромная гордыня, да ухищрения сухого разума. И сколько навыдумывано ими запретов, добавок и пояснений к православному вероучению, хотя брались они «за аз единый» стоять до смерти, сло́ва не порушить… Какое поколение староверов ждет не дождется Страшного суда! Всё бегут в горы, да в лесные дебри. А кто-то из них уже и живет в апокалиптическую эпоху, хотя все – ВСЕ! – христиане понимают, что сроков не дано знать никому. Господь дает нам жить, и любые пророчества о конце света до сих пор оказывались сущей блажью. А где оно, это заветное знание, сохраненное в «старом обряде»? В каком согласии? У безумных бегунов? У спасовцев? У федосеевцев? У часовенных? Самые крупные согласия староверов нашего времени – они же и наиболее спокойные. Они гораздо ближе к РПЦ, – буквально в шаге от нее – чем к небольшим старообрядческим общинам радикального толка.

Быть может, в раскол ушла не высшая праведность, а какая-то тяжелая болезнь русской души. Не столь был он жив ревнителями, – их и в Русской Православной Церкви хватает, – сколько начетчиками. Тяжко им согнуть выю перед церковной иерархией, вольнее быть на задворках, но по своему разумению. Их твердость так привлекательна! Но только взглянешь, из-за чего она проявляется, ради чего она существует, и сейчас же отвращаешься. Один из величайших ревнителей благочестия середины XVII века, Стефан Вонифатьев, сокрушался сердцем о том страшном раздрае, который происходил в Церкви. Ссорились люди хорошо друг другу знакомые, в прошлом – добрые товарищи. Ссорились непримиримо, ужасно, будто каленым железом выжигали из сердец смирение и милосердие. И Вонифатьев ушел в монастырь, оставшись ревнителем, но не став раскольником. Может быть, именно он в трудной, соблазнительной ситуации оказался мудрее всех: в его-то сердце осталась любовь и к Никону, и к его противникам…

Так чего же больше в правлении Никона – торжества христианства или же его умаления? Трудно дать однозначный ответ, но всё же доброго было сотворено очень много. А могло бы быть еще больше, да вот беда: возница больших церковных преобразований не умел собственные страсти держать в узде.

Та же, та же притча, но с иным результатом…

Глава IX. Память. Святые места, связанные с именем митрополита Филиппа

С середины XVII столетия Филипп – высокочтимый святой всей Русской земли, особенно же любимый духовенством. Во множестве появляются иконы и строятся храмы, освященные во имя митрополита Филиппа.