Мю Цефея. Игры и Имена

Она не чувствовала ни боли, ни страха, ни сожаления. Она опять была там, внизу, ставила черную пластинку на старенькую радиолу «Урал», открывала дверцы клеток, обнимала девочек в синеньких свитерках… подружек, сестер, потерявших свои имена и лица. Плакала, но не могла утереть слезы, и опять не было мамы…

Ты лишь прах, глина.

Не так!

Она была и наверху, рядом со своим телом, в голове Макса — знала, что в глубине сознания он сохранил и остатки воли, и собственные мысли. Отрывочные, перескакивающие с одного на другое: нейросети, обучение… Он искал решение — для себя, для нее!

«Надо учить нейроны различать… понимать».

Что? Правду-ложь?

«Неважно, главное — процесс должен быть совместным, как у птичьей стаи, даже у крыс».

Но тех девочек давно нет, они где-то далеко! Думай еще, Макс, ты же умный!

«Они есть. У тебя внутри. Память… тоже задействует нейронные комплексы».

Что ты хочешь сказать? Помоги мне!

«Не могу. Просто прими себя, их — там, внутри… полюби, поверь».

Я попробую.

И нет ни печали, ни зла,

Ни гордости, ни обиды.

Визжала гитара, хрипел виниловый БГ.

И тут Лада поняла, что что-то поменялось, что она уже не знает, что произойдет дальше. Маленькие одинаковые девочки без имен и лиц вслед за гитарным перебором вдруг закружились в общем танце. Медленном хороводе, сходясь все ближе, все тесней. И начали обретать имена: Иришка — темненькая, глазастая, Варя — тихая, домашняя, Тоня откуда-то из деревни…

Она вспомнила ту, которая раньше была ею, — Сашу Синицыну, и ту, которой они должны были стать. Ада, Ида, Лада — Аделаида Теремкова, девочка постарше их, молчаливая, улыбающаяся чуть в сторону.

А потом они играли с зеркалами. Старшая девочка учила их. Они разбегались и прыгали внутрь, в маленькие серебристые омуты. По глади бежала волна, и зеркала принимали их. А потом девочки выходили другими. Лада сначала побаивалась, но девочки хлопали и звали ее попробовать. Она выдохнула и прыгнула.

Есть только северный ветер, и он разбудит меня.

Тот, кого она увидела, открыв глаза, выглядел другим. Колокольцев — нет, Теремков! — смотрел на нее иначе. Холод, вся его маниакальная харизма — пропали. Лишь усталые глаза всматривались в нее с безумной надеждой. Она чувствовала его ладони. Он обхватил дрожащими от нетерпения руками ее кисть.

— Лада… Ладушка! Ты вернулась к нам!

Глаза его сочились счастьем.

Он не понимал. Этот несчастный человек на краю жизни.

Она вспомнила один фокус из того, чужого, детства. Нарисовала улыбку на губах своих ли, зеркальных — разницы уже не было.

— Папа. Освободи меня.

Люди. Аморфные, расплывчатые образы. Мужчины в форме. И другие, в плащах или халатах. Так давно. В последний день ее неволи. После Теремкова они пришли за ней. Тогда она тоже попросила их. Маленький испуганный ребенок. Попросила, и они помогли. А затем выбросили ее имя из своей памяти, из жизни, из своих бумаг. Будто нашли лишь пустой дом. И ветер внутри.

— Да. Да. Конечно, дорогая, конечно.

Он стал торопливо развязывать ремни фиксатора на ее правом запястье. И вдруг остановился. Заглянул ей в глаза еще раз, прищурился.

— Кто ты?

О, сейчас она различала их отчетливо. В одном теле. Колокольцев. Хладнокровная, расчетливая машина выживания. Поздний Теремков, опустошенный тяжестью своих страданий, ослепленный сиянием дальней звезды. Разрушивший свой мир и хрупкие мирки тех, кто попался под руку. И еще третий, ранний, почти уже стертый, едва слышимый.

Колокольцев отпрянул от койки к столу и достал из внутреннего кармана старый черный макаров. Наставил дуло на «Ладушку».

— Кто ты? Как твое имя? Отвечай! Этот дурак видит в тебе свою дочь. Но ты… ты звучишь не как человек. Так не должно… Предупреждаю, я не стану колебаться!

Тело пожало плечами. Она уже не командовала, просто заново вживалась в него.

— Не хочешь помочь — прочь с моей дороги.

На нижнем этаже раздался шум. Треск. Хлопанье крыльев.

Зрачки Колокольцева расширились. Зомби Макс сделал шаг.

А затем в лабораторию ворвалась стая. Через дверь и вентиляцию, сметая все на своем пути. Птицы опутали мужчин радужными канатами, закружили вихрями. Кто-то кричал.

Клест и ворон сели ей на запястья и вмиг расклевали фиксаторы. Она освободила ноги. Встала в полный рост. С лодыжек стекала кровь.

Вихрь вокруг профессора заалел, из мешанины клекота и перьев одна за другой выпадали мертвые птицы. Колокольцев пытался остатками своего «я» перехватить инициативу.

Ей было не до него, но следовало устранить помеху. Тело щелкнуло пальцами.

Дом затрясся. Взломав стены, пол и потолок, в лабораторию проросли лианы и вонзились в вихрь Теремкова. Через полминуты Лада позволила оставшимся птицам уйти. Макс повалился на пол без чувств. Колокольцева, лишь слегка оцарапанного, крепко держал плющ. Пистолет лежал у его ног. Лада подобрала игрушку и разобрала на части.

— Тебе пора вернуться домой.