Младенца на трон!

— Воля твоя, батюшка, я не с вами. Ты на государя зол, что он место у тебя отнял, а мне-то с чего супротив него подыматься? Царь вон мне угодья выделил по соседству со строгановскими. А уж руды, там, сказывают — на множество жизней хватит. Вот и снаряжаю туда теперича людев, по весне отправятся. С тремя рудознатцами уже сговорился. Будут железо да медь искать. Могет, и соль приметят. А в вотчине у меня Карлуша Голландец — головастый, шельмец, даром, что еретик — мельницу пильную поставил, так отовсюду народ идет за досками — дешево и быстро. А еще лошадей у иноземцев выписал, буду их разводить в кобыличьей конюшне. Петр Федорыч обещалси за казенный счет их выкупать для войска. Что ж мне отказываться-то от сего? Прибыток, чай, раза в три больше прежнего.

Шереметев, сверля его глазами, надменно усмехнулся.

— Неплохо ты, Фед Иваныч, развернулся, да токмо… С нами, князь, с нами — и ты, и кум твой, Бориска Лыков. Аль, чаешь, я не ведаю, как вы к Петруше убивца подсылали, когда он еще на моем дворе стоял?

Рот у Мстиславского приоткрылся, борода затряслась, и он в растерянности уставился на собеседника.

— Господь с тобой, батюшка, чтоб я… Да ни в жисть… Откель же такое измышление…

Бывший регент встал, вытер рукавом рот, поправил усы.

— Нет нужды лукавить, князь, — мягко сказал он. — Мне все ведомо, так что вам обоим теперича либо меня держаться, либо на плаху отправляться. Да ты не горюй, сдюжим. Выпьем еще с тобой на пиру у царя Михаила. Приходи завтра после заутрени, да сторожись, чтоб кому из Охранной избы на глаза не попасться. Будем будущность решать.

Похлопав боярина по плечу, Шереметев протопал по скрипучим половицам к двери. А Мстиславский смотрел ему вслед и крестился дрожащей рукой.

Всю ночь Федор Иваныч Мстиславский ломал голову. Ох, как не хотелось ему присоединяться к заговору. Как ни крути, выгоды с того никакой. Выгорит дело, придет новый царь — так еще неизвестно, как при нем обернется. А нет — так и головы лишишься. Но что делать, раз уж имел глупость когда-то покушаться на Петра. И после утренней службы он поплелся в дом Шереметева.

За столом в горнице сидел сам хозяин, его сосед, князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский и стольник Иван Федорович Троекуров. И если князя Мстиславский ожидал увидеть — как-никак, младенца сгубить они вместе пытались, — то присутствие Троекурова стало для него неожиданностью. Странно, вроде с бывшим регентом он никогда заодно не был. Чем же этот хитрец подцепил стольника? Уважаемый человек, при взятии Смоленска полком командовал, сейчас у Пожарского новым войском воеводит, несмотря на отмену там местничества. Помнится, пару лет назад ходили слухи, что именно Троекуров мог организовать похищение Петра ляхами. И это дело расследовала Охранная изба, полностью подотчетная Шереметеву. Возможно, бывший регент что нашел на него и этим зацепил? А может, и цеплять Троекурова не надо, ведь он Филаретов зять.

Мстиславский, садясь за стол, тяжело вздохнул.

— Как бы нас людишки из Охранной избы не заприметили.

— Не тревожься, Федор Иваныч, — отмахнулся хозяин и потряс в воздухе кулаком: — Они у меня вот где были. Да и нонича кое-кто остался. Коль и заприметят, царь об том не узнает.

— А многие ли с нами? — поинтересовался Лыков, продолжая прерванный приходом Мстиславского разговор.

— Уж немало, Борис Михалыч, поверь. То, что местничество убрали в войсках да в посольствах — токмо ж первый шажок. А дале царь его и вовсе отменит да наберет в правители сарыни. Вон, глянь, Васька-то его из холопов, а Петруша ему дворянство давать собрался. За государственное, мол, раденье. Кому ж сие понравится? Вот и ропщут бояре. Я кой с кем пошептался ужо.

— Ну, а Филарет что ж? Согласился?

— А куды ж ему деваться? — скупо улыбнулся хозяин. — Небось, хочет за венец-то подержаться, да и царь лютует. Сказывают, и церкву обижать сбирается. А ведь Филарет ныне православию главный предстатель.

— Да-а, — крякнул князь. — Чем же ты его завлек-то, батюшка? Не отринется ли?

— А вот чем… — и Шереметев рассказал о разговоре с митрополитом. — А опосля мы снова встретились да порешили — Филарет станет среди духовенства смуту чинить. Иона-то тоже с нами, да и иные многие, так что, чаю, все ладно обернуться должно.

Мстиславский недовольно скривил губы.

— И что ж, ты всамдель мыслишь, что царь не Господень посланец, а дияволов? Гиль, Федор Иваныч, кто ж сему поверит.

— Митрополит, могет, и не поверил, но сумления у него появились. А уж коли такой умный да образованный нас слушает, то о сарыни и говорить нечего, убедим. Верные мне люди уж вторую седмицу на Москве слухи распускают.

— Ну-ну…

— А ежели смердам сего мало будет, так я иную задумку имею, — Шереметев повернулся к Лыкову. — У меня ж по сию пору Агафья живет…

— Какая Агафья?

— Бывшая мамка цареныша.

— А-а, ну да, как же, как же, — Лыков повернулся к Мстиславскому: — Это с коей Ефимка, конюх мой, женихался. Мы ж его тогда еще подговаривали…

— Прикуси-ка язык, князь, — рявкнул тот.